«Роль военной журналистики заключается в двух словах — показать правду!» 

Военкор Раид Аль-Агбар рассказал о рисках работы в «горячих точках»

Автор:

online Журналист

ТЕКСТ: Арсений Медведев

Факультет журналистики продолжает серию интервью «Профессия – военный корреспондент». Материал подготовлен в рамках реализации сотрудничества факультета журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова и кафедры журналистики Донецкого государственного университета. Сегодняшний гость – Раид Аль-Агбар, военный корреспондент из Саудовской Аравии, спецкорреспондент телеканалов «Аль-Арабия» и «Аль-Хадас».

Раид, мечтали ли вы стать военным корреспондентом?

Нет, я даже не задумывался об этом. В раннем детстве мечтал стать полицейским или военным. Хотя я любил подолгу читать, писать. В шестом классе даже участвовал в литературном конкурсе, по итогу занял первое место и получил золотую медаль. Этот момент до сих пор жив в моей памяти. Наверное, тогда я и начал задумываться о журналистике. И вот я уже более 20 лет в профессии. Я представляю арабские телеканалы «Аль-Арабия» и «Аль-Хадас», которые принадлежат саудовскому телевидению. Они освещают новости для арабского мира. Наша аудитория насчитывает около 300 миллионов зрителей.

Почему вы выбрали именно военную журналистику?

Честно говоря, я не планировал связывать жизнь с военной журналистикой. Работал в Москве, посещал различные пресс-конференции, освещал разнотематические события. В 2014-2015 годах сотрудничал с российскими информагентствами, готовил сюжеты о Донецке. С началом СВО я решил поехать непосредственно в гущу событий, чтобы показать правду. Взял оборудование и отправился в столицу Донбасса, чтобы оттуда транслировать «живые» истории. Так началась новая глава в моей жизни.

На кого из военных корреспондентов вы равнялись в начале своей журналистской деятельности?

В разных странах разный подход к журналистике. Мне близка арабская школа, хотя далеко не все корреспонденты мне нравятся. Я считаю, что новостной сюжет должен быть коротким и содержательным — две минуты максимум. Когда вижу репортажи по 3-4 минуты, не всегда понимаю, что хотел сказать автор. Важно доступно передавать информацию, чтобы зритель понял смысл. В арабском мире есть талантливые журналисты, но их имена вам вряд ли что-то скажут. Есть достойные примеры российских военкоров. Например, военный корреспондент телеканала «Звезда» Виталий Акиньшин — профессионал, работавший в Сирии, Ливии на передовой. К сожалению, многих талантливых журналистов мы теряем: одного моего знакомого убили под Угледаром… Ваша задача, молодого поколения медийщиков, — привнести что-то новое в журналистику, но для этого нужно упорно работать.

После возвращения в мирные города любой громкий звук вызывает тревогу.

Какие случаи из жизни военного корреспондента навсегда останутся в вашей памяти?

Было немало ситуаций, когда я находился на волосок от смерти. Однажды во время эфира в Киевском районе Донецка начался обстрел. Люди на улице без касок, паника, беготня, а земля вокруг усыпана осколками. Я до сих пор не понимаю, как в меня не попало. Другой случай связан с командировкой в Курскую область. За нами следил беспилотник. Мы ехали с гуманитарной помощью, на одной из машин было написано «Дети». Дрон выбрал её в качестве цели. Прямо на моих глазах снаряд попал в автомобиль. К счастью никто не пострадал, но это было страшно. А ещё я видел, как снайпер стрелял в пожилую женщину за моей спиной во время интервью в Мариуполе. Таких историй у меня много.

Что, на ваш взгляд, является самым сложным в работе военного корреспондента?

Быть готовым в любой момент отправиться на съёмку. Нет чёткого графика, выходных. Иногда могут позвонить и сказать: «Сбор через час». Приходится всё бросать и ехать. Три года без полноценного отдыха — такова цена профессии.

Как вы справляетесь со стрессом?

Это непросто. После возвращения в мирные города любой громкий звук вызывает тревогу. Например, в Дубае я слышу шум машин и автоматически ищу укрытие. На передовой уровень стресса зашкаливает и его последствия остаются надолго.

Как изменилась работа военного корреспондента за последние годы?

Работы стало меньше. Раньше мог выходить в эфир до 20 раз в день, теперь интенсивность снизилась. Но стоять перед камерой и доносить правду — по-прежнему наша главная задача.

В чем заключается роль военной журналистики в современном мире?

Роль военной журналистики заключается в двух словах — показать правду! Без пропаганды, без манипуляций. Истинный профессионал должен придерживаться объективности.

Важно сохранять человечность даже в самых сложных условиях.

Какими качествами должен обладать военный корреспондент? К чему ему нужно быть готовым?

Надо быть морально готовым к отсутствию отдыха и бытового комфорта. Кроме того важно оставаться человеком. Например, когда мы впервые приехали в Мариуполь, у нас не было с собой продуктов. Мне было стыдно перед людьми, которые остались без еды. На следующий день мы встали в шесть утра, купили продукты и отвезли их местным жителям. Мы много раз делали такие гуманитарные поездки. Важно сохранять человечность даже в самых сложных условиях.

Какие советы вы бы дали начинающим журналистам, которые хотят стать военными корреспондентами?

Честно? Я не советую никому становиться военным корреспондентом. Лучше выбирайте другие направления в журналистике. Если обстоятельства заставят вас работать в зоне боевых действий, тогда уже принимайте вызов, но это тяжёлая профессия.

Что бы вы хотели пожелать действующим военным корреспондентам?

Берегите себя, картинка не стоит вашей жизни. Прежде чем снимать эксклюзивный репортаж, подумайте, насколько это опасно! Лучше сохранить свою жизнь, чем рисковать ради хорошего кадра.

«Дать объективную информацию и не скатиться в блогерство»

Тележурналист Роман Перевезенцев рассказал о главных задачах, стоящих перед военными корреспондентами

Автор:

online Журналист

Текст: София Богатырёва

Студенческие СМИ факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова продолжают серию интервью с военными корреспондентамив рамках проекта «Профессия – военный корреспондент». Сегодняшний гость - Роман Перевезенцев, специальный корреспондент телеканала «ТВ Центр».

Мечтали в студенческие годы стать военным корреспондентом?

У меня студенческая жизнь была специфическая. Во-первых, я не имею журналистского образования. Я по образованию юрист. И учился я заочно, поэтому мне приходилось совмещать учебу с моей работой, в том числе тогда, когда я уже занимался работой с силовыми структурами и работой в горячих точках. Сложилось так, что я не выбирал себе специализацию. Жизнь сама подсказала, куда мне двигаться дальше.

А как началось взаимодействие с военной журналистикой?

Пришел в журналистику я случайно. Жил в Ставрополе, занимался тогда бизнесом. После того, как Советский Союз распался, люди искали, чем заняться, чем заработать. Меня пригласили на радио как молодого бизнесмена. После того, как мы записали интервью, я познакомился с журналистом. Наше знакомство продолжилось, переросло в дружбу. И он мне однажды сказал: ну, Роман, что ты там по каким-то биржам, складам, продажам… Чувствую, что тебе было бы интересней прийти к нам на ГТРК “Ставрополье”. Говорит, у нас вечный дефицит мальчиков в кадре. Ну, я подумал, что все же такой гуманитарий, и по своему складу характера, каких-то успехов в бизнесе я не делал. Это даже начинало тяготить, потому что «купи-продай» – это не мое. Я пришел на ставропольскую студию телевидения, опробовался, через некоторое время меня взяли корреспондентом: я вел программу новостей на краевом телевидении, но Ставропольский край в начале 1990-х – это сама уже не горячая точка если была, то приграничный регион к тем районам, которые были подвержены сильным политическим волнениям. Это и Чеченская республика, это Дагестан, это Ингушетия, Северная Осетия. Поэтому темы, за которые можно было браться, были сами по себе уже связаны с проблемами. Приходилось снимать и захваты заложников, и угоны вертолетов. А еще тема беженцев, вынужденных переселенцев из Чеченской республики, которые бежали оттуда от преследований, когда был взрыв национализма. Люди бросали свое жилье, нажитое хозяйство, имущество. И соседние регионы, куда бежали, – это был и Ставропольский край. Они искали там пристанище, укрытие, безопасность. Потом получилось так, что меня пригласили сопровождать колонну с гуманитарной помощью для пограничников, которые тогда расположились в Грозном. Это был февраль-март 1994 года, только-только Грозный был освобожден, и я с удовольствием прыгнул, что называется, на броню и с ребятами поехал туда. Это был такой первый выезд на соседнюю территорию, где действительно мы поколесили по непростым дорогам, были в разных ситуациях. Бывает, что кого-то через некоторое время работы журналистом больше интересует тема культуры, кого-то спорт, кого-то больше то, что мы называем паркетом (официальные съемки). Вольно или невольно мы все какую-то выбираем специализацию. У меня оказалась специализация, связанная с силовыми структурами, с горячими точками и, в общем, когда какие-то планы выстраиваем мы на студии, или возникает какая-то резкая ситуация, ЧП, то мы говорим: поедет Перевезенцев. А если какие-то спортивные соревнования, поедет другой человек. Вот таким образом мы и устремляемся в ту специализацию, которую жизнь нам рассказывает.

Фактически, Ваши жизненные обстоятельства определили специализацию?

В общем-то, да. Я сам вырос в семье военного. И мне эта тема была знакома. Всю жизнь наша семья жила в разных гарнизонах, поэтому мне это было близко, знакома была армейская специфика. Мне была более менее знакома эта специализация, терминология. Можно я поеду, там пресс-конференция пограничников или десантников, или там учения у них какие-то? Можно я поеду, потому что я это знаю? И директор студии говорит, если человек сам вызывается, почему бы и нет – пожалуйста. И так чаще-чаще, в общем-то, это мой такой коридор, по которому я двигался.

Расскажите о самом запоминающемся вашем выезде в горячую точку.

Я бы не сказал, что были какие-то самые запоминающиеся выезды; каждая командировка по-своему запоминается, имеет свою специфику, особенности, и, может быть, ситуации, в которые ты попадаешь. Я работал в горячих точках с 1994 года. И если брать совсем плотно, то где-то по 2007 год. В основном были командировки в этот период в Чеченскую республику: первая кампания, вторая кампания. Выезжаешь на две-три недели, там работаешь – это когда меня уже пригласили на Первый канал -  потом возвращаешься, немножко отдыхаешь и через смену дальше, дальше. Потому что я уже был тогда корреспондентом по Северному Кавказу от ОРТ (прежнее название Первого канала – прим. ред.). И все эти регионы, где что-то происходило, были в зоне моей информационной ответственности. Наверное, первая командировка всегда оставляет неизгладимый след, тем более, что я тогда, это было лето 1995 года, работал на ГТРК “Ставрополье”. Только, кстати, вернулся из очередной командировки в Грозный, опять к тем же пограничникам. То есть уже протоптал тропинку, снова мы поехали, снова что-то делали, еле-еле вернулись на рассвете, потому что была проблема: заехать – мы туда заехали, а выехать очень сложно. Мы приехали с товарищем в аэропорт “Северный”, который работал как военный аэродром, там на прием бортов все-все-все. Вот, и благо мой товарищ, бывший афганец, нашел там каких-то своих друзей, ветеранов Афганистана. Они нас подсадили, буквально впихнули на борт военного МИ-8, который перевез нас тогда в Моздок (Северная Осетия), оттуда мы уже выбирались, там уже было легче. Практически двое суток с ним не спали, приехали поздно вечером, несколько часов удалось поспать дома, утром я прибежал с кассетой. А я ездил без оператора, брал сам камеру и с камерой был такой стандарт – Super-VHS – это уже не любительская, но еще и не профессиональная была машина, и сам снимал, учился на ходу записывать, одной рукой держать микрофон, другой рукой камеру. Утром я принес этот материал, тут меня вызывает председатель, директор, говорят, слушайте, у нас ЧП, значит, какая-то группа захватила позицию, захватила Буденновск, буквально событиям этим час-полтора, прошел сигнал через краевую администрацию, сейчас собирается борт с десантниками, а в Ставрополе стоит, тогда она называлась бригада, 21-ая воздушно-десантная штурмовая бригада. Поедешь? Полетишь с ними? Я говорю, ну, вообще какой вопрос. Мне говорят, ты ж только приехал. Но мы тебе опять оператора не дадим, давай сам, потому что место ограничено вместимостью самолета. Я, собственно говоря, не заскакивая домой, вот, как я был, я взял кофр с камерой и рванул. Машина отвезла меня в аэропорт, там уже был самолет, забитый десантниками, я прилетел с ними туда, мы высадились на окраине Буденновска, оттуда поехали в город, и там я уже был предоставлен сам себе. Вот это была такая первая самостоятельная моя поездка. У всех была полная растерянность, что происходит. Было, конечно, очень непросто, несмотря на какую-то предварительную моральную подготовку, очень непривычно видеть на улице убитых людей. Потом, через какое-то время уже подсознание привыкает, где-то стирает эти острые восприятия. И уже работаешь немножко по-другому. Но первое время да, я смотрел на мир через камеру, и я оказался первым телевизионным журналистом, который вообще прибыл в Буденновск.

Находясь в горячих точках, я думаю, Вы часто сталкивались с какими-то этическими дилеммами. И расскажите, пожалуйста, как с ними справлялись?

Горячая точка – это зона конфликта. Это как минимум конфликт двух сторон. Всегда правда на той стороне, с которой ты общаешься. Если ты общаешься с другой стороной, они считают, что правда на их стороне. И вот, необходимость все-таки понять для себя, где проходит вот эта золотая середина, если она вообще существует: у каждого своя правда. Это вот очень большая сложность для журналиста, и когда ты приезжаешь, тебе нужно общаться с человеком или с людьми, которые только что пострадали. У кого-то погиб родственник, кто-то сам ранен, у кого-то разрушено хозяйство. У военного погибли боевые товарищи. Кто-то не победил, а отступил, да, это же тоже очень сильный, так сказать, удар человеку по психике, и вообще кто-то вышел из горячки боя. Ты когда приезжаешь, ты вынужден человеку, извините меня за такое выражение, лезть в душу. О чем-то расспрашивать, о том, что ему не хочется говорить. Уточнять какие-то детали, какие-то цифры, что-то еще, заставлять человека стоять перед камерой, которая его напрягает, она его раздражает, она вызывает у него злость. Но ты понимаешь, если ты сейчас это не снимешь, если ты не спросишь об этом, то ты не сделаешь материал, ты не расскажешь людям, о том, что там на самом деле происходит. И вот здесь приходится уговаривать людей, объяснять иногда, доказывать, что это надо сделать, что вот если мы сейчас с вами это не снимем, не проговорим, никто не узнает об этом. Если вы считаете, что это ваша правота, расскажите о ней. Объясняешь, извините, что мне приходится стоять перед вами, что мой оператор, извините меня, тычет вам в лицо камерой, мы понимаем, как вам больно, как вам тяжело, у человека, может быть, вот семья там лежит погибшая, или дом разрушился от взрыва. Необходимость соблюсти баланс между тем, что тебе надо и между тем, что человек живое существо со своими болями и переживаниями – вот это, конечно, очень тяжело дается.

Как Вы сами, находясь в зоне боевых действий, где постоянный стресс и опасность для жизни человека, справлялись с этим?

Когда тебе 25 лет, ты, может быть, об этом и не думаешь, ты выезжаешь, у тебя профессиональный зуд, что называется, в хорошем смысле слова. Другое восприятие опасности. Тебе хочется сделать какой-то материал, тебе кажется, весь мир у твоих ног, ты способен все снять, отработать, показать, поехать в самые сложные места. 

… Семья. Друзья. Иногда сейчас думаешь, что ты недостаточно много времени уделял семье, а больше работе. Сколько родные мне помогали всегда выходить из тех зажатостей, которые я нес в себе, вот из тех проблем. Сколько моя семья вытерпела моих закидонов, нервных срывов, и так далее и тому подобное, и сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что семья, в первую очередь, это ради чего стоит жить, это те, кто готов на себя взять твои трудности, помочь тебе. Вот, семья, дети, родные твои, родители, друзья, которые понимают, откуда ты приехал, настоящие друзья, а не просто те, которым хочется присоседиться. И, если есть возможность, конечно, редакции должны, я считаю, это их святая обязанность, помогать тем журналистам, тем корреспондентам, которых они отправляют в горячие точки. Они несут за них ответственность. Это не механизм, это живые люди. Они поехали, у них что-то может в голове, душе сломаться, видеть вот эту кровь, грязь, сталкиваться с людьми, которые угрожают тебе постоянно, решать какие-то те самые этические проблемы. Люди приезжают другими. И редакторы, руководители, конечно, обязаны помогать в таких случаях, тем более сейчас, скажем, инструментарий очень большой, это и психологи, это реабилитация медицинская, это отдых.

Какова роль военного журналиста в наше время?

Это трансформация, которую мы наблюдаем между, так сказать, журналистикой конфликтной в былые времена, 15 лет назад и сейчас, она, конечно, огромная. Ее специфика начала складываться как раз с начала специальной военной операции (СВО), потому что туда ринулись все, кому не лень, и на этом многие начали зарабатывать деньги. И у зрителей, слушателей, читателей в голове все смешалось, кто военный корреспондент, а кто блогер. Кто из них есть кто – кого слушать, кому доверять? Кто говорит правду, кто говорит неправду? И вот этот шум, который доносится оттуда для, скажем так, потребителя, для слушателя, для зрителя, для читателя, он неимоверно сложен, чтобы в нем разобраться, поэтому человек, который ориентируется на какие-то известные имена журналистские, да, он начинает его отслеживать по публикациям, телевизионным сюжетам, по радиорепортажам, придерживаться, на него ориентироваться. А задача уже военного корреспондента – это не подвести этого своего слушателя, зрителя, дать ему максимально объективную информацию при всем при том, что мы прекрасно понимаем, что существуют ограничения в информации, которую мы можем выдавать с линии боевого соприкосновения, с линии горячих точек. И в то же время не скатиться в это блогерство, которое готово вывалить все, что угодно: любую непроверенную информацию, любую грязь, самим что-то придумать, сверху еще все это поджечь, лишь бы там обеспечить себе наибольшее количество посещений, просмотров, а значит, собственно говоря, доходов, популярности. Поэтому имя свое донести, отстоять и доказать из года в год, что ты имеешь право именоваться объективным журналистом, объективным военным корреспондентом крайне сложно, тем более, что все равно будут критики, которые будут говорить «ой, да там не так, да он такой сякой, да вы знаете на самом деле, кто там деньги взял, или на самом деле, он там струсил, или на самом деле он связан с теми-то». Вот, не обращать на это внимание. А вести свою линию, то что ты приезжаешь на место, видишь и об этом рассказываешь, это самое сложное, конечно.

А помимо объективности, какими качествами обязан обладать военный журналист?

Объективность — это, конечно, в рамках дозволенного, она обязательна абсолютно, но кто-то говорит нельзя бояться, а бояться надо всегда. Страх, он спасает тебе жизнь, страх, он заставляет тебя принимать какие-то обдуманные, правильные решения. То есть, да, осторожность, внимательность — это обязательно для военного корреспондента. Очень, конечно, важна настойчивость в своей работе. Ты должен достичь своего результата, в какие-то моменты, может, убирая свое «Я» немножко назад. Потому что ты едешь и рассказываешь о людях, не «Я» здесь сейчас стою в окопе, вот посмотрите какой там я в новенькой каске, вот сзади меня, я там показываю, я не боюсь, вот там дроны летают. Надо рассказывать о людях, ты едешь туда для этого — находить истории, и вот через эти истории, эти судьбы показывать уже общую картину, стараться показывать. Потому что настоящий герой не ты, это твои проблемы, это твой выбор, ты туда полез. Для тебя это профессия, твой заработок, твой престиж, можно называть это как угодно, твой выбор в жизни. Люди там — вот, кто на самом деле каждую минуту, каждую секунду, каждый день рискуют своими жизнями, и не все возвращаются. Покажи, как они преодолевают страх, как они проявляют мужество, с чем они туда поехали, чем они мотивированы, как они это переживают. И тогда ты можешь свою задачу считать выполненной, если ты этого добьешься. Покажи какие-то редкие моменты, где люди действительно ведут себя так, как судьба заставляет. Покажи, чтобы увидели близкие, там, дома: в Воронеже, в Санкт-Петербурге где-то, там, в Петропавловске-Камчатском. У меня была ситуация, опять же связанная с Буденновском. Я когда вернулся оттуда, шел просто по городу, и вдруг мне навстречу через дорогу бросается женщина. Обнимает меня и начинает говорить «спасибо-спасибо-спасибо», я не пойму, я просто шел в магазин, в полном недоумении, говорю, что произошло. Она говорит, вы знаете, я смотрела ваш репортаж из Буденновска, увидела там сына, живого своего сына, с которым не было связи уже несколько дней. Я уже не знала, что думать, готова была его похоронить. Спасибо вам большое. Это, наверное, то, ради чего мы все делаем своё дело, то, что является нашей профессией. Даже не то, что тебя похвалили в редакции, сказали, что классный материал. Хотя это тоже очень важно. Поэтому важно для журналиста находить в себе силы рассказать правду о тех людях, с которыми ты знакомишься, и уже через них показать, что происходит вокруг.

Военный корреспондент — это исключительно мужская профессия, или девушки тоже могут быть успешными в этой сфере?

Мне кажется, сейчас вообще очень сложно разделить на профессии мужские и женские, просто здесь своя специфика. И я очень много работал с журналистками, которые оказывались в горячих точках. Вот, абсолютно бесстрашные девчата, женщины, профессионалы высокого уровня, смотреть их материалы, читать их статьи — особое удовольствие, особенно, когда ты прошел рядом и знаешь, о чем человек пишет. Великолепный слог, великолепная подача, великолепное описание, но тут надо понимать, что всё-таки работа в горячих точках, военная журналистика она подразумевает под собой огромные лишения, во-первых, бытовые. Ты должен быть готов к тому, что уснешь там, где застала тебя, условно говоря, ночь. Под кустом, в палатке, под броней БТР, где-то на траве, или где-то в кузове машины, где получится. И это не на одну ночь, это может длиться днями-днями-днями. Как правило, ты если ты выезжаешь в войска, или куда-то в населенные пункты, ты буквально стучишься в дом. Тебя могут приютить, а могут и не приютить, а могут поселить у военных в палатке. Ночь-две-три — женщине очень тяжело, просто с бытовой точки зрения: привести себя в порядок, как-то поддержать свой внешний вид. Если девчата готовы на это, то пожалуйста, всегда так сказать рядом, рады видеть их, и всегда ребята-журналисты помогут, поддержат, потому что у нас нет всё-таки такого, как сейчас модно на Западе, все равны. И не смей мне подать руку, когда я выхожу из машины или спрыгиваю там с бронетанка. Нет, всегда наш брат поддержит, поможет, поднесет, тебе даст какую-то конфетку, попытается тебя растормошить, если ты готова психологически все это видеть. Но здесь, конечно, такой спор, многие говорят, что женщинам проще, кто-то говорит, мужчинам проще видеть такие ужасы всего происходящего... Нет какого-то превосходства, что я мужчина, я могу, просто если ты отдаешь себе отчет, что ты готова к этому — пожалуйста, приезжай, работай наравне, тебе всегда все помогут, особенно командование, может быть, даже где-то приоритет дать, ребята никогда не обидятся. Если ты готова приезжать, видеть это и переживать вновь, и вновь, и вновь, и вновь, и бытовые недостатки, психические сложности, да, пожалуйста, приезжай. 

На кого из военных корреспондентов Вы равнялись, когда начинали свой путь?

Когда я пришел в профессию, у нас не было тогда пула военных корреспондентов. Афганистан уже остался позади, новых конфликтов не было. И когда только начал разваливаться Советский Союз, начали возникать новые, вернее первые горячие точки на территории бывшего Советского Союза. Журналистами становились, военными корреспондентами, что называется, вольно или не вольно. Да, вот, например, имя Владимира Соловьева, нынешнего председателя Союза журналистов России, который был собкорром в Югославии, оно, конечно, было на слуху, мы смотрели, как этот человек работает, мы думали, что это вообще такое, как это возможно, мирную страну бомбят европейские демократические государства, гибнут люди, что вообще происходит. Владимир в гуще всех этих событий работал, у него замечательный был Клян — светлая память, оператор его бессменный, погибший потом тоже от пули, вот мы на него смотрели. Были ребята, которые постарше нас, это Владимир Сварцевич — фотокорреспондент, очень известный, тоже сейчас его с нами, к сожалению, нет. Для меня замечательным примером всегда в то время являлся Александр Сладков, хотя он пришел не намного раньше меня, во-первых, он был немного постарше, он закончил военное училище, он прошел и штурм в Грозном, и я старался где-то посмотреть, как мне поступать, как мне разговаривать, как себя вести, немножко подглядывал за ним и за другими ребятами. Харченко еще из информационного агентства из Твери, замечательный был журналист, который коммуникатор был совершенно замечательный, он мог разговаривать с людьми, находить общий язык с совершенно незнакомым человеком, и казалось, что ты его знаешь всю жизнь, и люди, которые были настроены мягко говоря сдержанно по отношению к прессе, а то и враждебно, как-то совершенно раскрывались перед ним и это тоже очень важно. Навыки коммуникации, личное обаяние, оно либо дано человеку, или может быть не дано.

Что самое сложное в работе военного корреспондента?

Ограничивать себя в попытках влезть туда, куда не надо влезать. Если ты действительно хочешь сделать материал, то иной раз ты теряешь какие-то ограничители, идешь-идешь-идешь вперед. Нужно иногда остановиться, помнить о том, что, собственно говоря, жизнь твоя, жизнь твоей съемочной иной раз важнее, чем тот материал, который ты снимешь. Его снять надо, но тем не менее сохранять жизни людей, не рисковать. Да, ты отвечаешь за тех людей, которые идут рядом с тобой. Может быть, иной раз стоит вообще взять самому камеру и пойти одному, но тоже до известного предела, потому что тебе тоже надо вернуться, тебя тоже дома ждут, и вообще не привезти ничего и остаться там на поле боя где-то, или лечь где-то, в этом вообще нет никакой необходимости. Сохранять холодную голову в самых тяжелых ситуациях, наверное, это очень важно, это очень сложно быть объективным, трезвым в смысле восприятия действительности и уметь вовремя остановиться, поняв, что дальше уже это ни к чему хорошему не приведет.

А какие обычно возникают трудности в общении с гражданскими и с военными лицами в зоне боевых действий?

Это к вопросу о об этике, о которой мы говорили. Это вопросы коммуникации, разговорить человека, показать человеку, что ты искренне интересуешься его проблемой. Помните, как в «Место встречи изменить нельзя»: покажи человеку, что ты искренне заинтересован в его жизни. Так и здесь, ты должен быть заинтересован, встать рядом с человеком, с которым ты разговариваешь, с которым ты говоришь, ты должен показать, что ты хочешь разобраться в проблеме.

Как за последние годы изменилась работа военного корреспондента?

Она стала сложнее, конечно, опаснее в определенном смысле, потому что появились новые орудия убийства, более точечные. Есть конфликтующие стороны, есть необходимость показать, что происходит в горячей точке. Я беру сейчас не только те события, который у нас происходят между нами и Украиной, мы же работаем не только здесь, мы уезжаем, кто куда: Афганистан, Сирия, Ливия, другие какие-то страны, и вот эти вещи, они примерно там одинаковы, а, вот, когда ты попадаешь в ситуацию, где тебя готовы разорвать на части, надо найти правильные слова, правильные поступки совершать, чтобы и самим остаться живым, и привезти материал. Вот в этом смысле все эти принципы журналистские (перепроверить информацию обязательно, цифры, факты какие-то, от двух, может быть, трех человек, по возможности) важны, потому что всегда появляются люди, которые тебе хотят преподнести не совсем то, что происходит на самом деле, ты это выдаешь в эфир, соответственно, тебя обвиняет другая сторона, что это не так. Механизмы конфликтов везде одинаковые, а вот то, что появляются новые средства уничтожения – это как раз специфика современной работы, то есть повышенные меры собственной безопасности. Раньше, например, я садился в машину, мы ехали куда-то, где идут боевые действия, максимально старались подобраться, там все это подснять. А сейчас к этому добавляется необходимость защиты от тех же дронов, которые работают адресно. Раньше всё-таки мы можем говорить о том, что охота на журналистов, целенаправленная задача уничтожить журналистов очень редко стояла перед конфликтующими сторонами, наоборот, чаще старались привлечь прессу на свою сторону, чтобы показать нашу проблему, нашей страны, там воюющих. То теперь, конечно, охота за журналистами, там на СВО, она является адресной и это новый вызов, с которым столкнулись журналисты, которые работают там, и это требует, во-первых, от самого корреспондента еще более холодного и взвешенного восприятия, куда ты едешь и как ты едешь, на чем ты добираешься, как ты себя ведешь, что ты должен, условно говоря, одним глазом смотреть на точку съемки, а другим глазом смотреть еще вокруг, ну, и, конечно же, это святая обязанность редакции, которые обязаны оснастить тебя средствами защиты, и уже как мы видим, к сожалению, иной раз не работают бронежилеты и каски, уже необходимые средства РЭБ, да, радио-электронной борьбы, ими должны быть оснащены автомобили журналистов. Сейчас я считаю, что редакции обязаны и носимыми средствами РЭБ оснащать группы, это обязательно.

Что можете посоветовать только начинающим военным корреспондентам, тем, кто только хочет ими стать?

Сложно, наверное, найти человека, который вот прям хочет на втором или третьем курсе стать военным журналистом. Мне кажется, жизнь к этому приводит сама: не надо торопиться, надо понимать вообще, ради чего ты идешь туда, ответить себе на этот вопрос, почему ты хочешь стать военным корреспондентом? Заработать себе там, как это иной раз преподносится? Ну, извини меня, ты можешь заработать себе только на надгробный камень, и гораздо быстрее, чем ты можешь заработать себе там на дачу. Достичь какой-то известности? Ну, жизнь сама покажет, способен ты стать хорошим журналистом, неважно, военным корреспондентом или кем-то другим. Если ты станешь профессионалом, ты станешь известен и без этого. Хочешь ли ты, просто тебе близка эта специфика? Специфика работы в горячих точках, специфика работы с военными, с военной тематикой, тогда изучай больше то, с чем тебе придется работать: изучай рода войск, изучай технику, изучай специфику вообще военных, изучай конфликтологию, изучай медицину, основы медицины. И не просто по учебнику, а пройди курсы, походи, съезди в госпиталь, где лежат ребята без рук, без ног. Выдержишь ты это? Готов ли ты будешь к тому, что, не дай Господь, окажешься среди них. Работать тебе придется. Что ты сможешь, какой выбор делать между тем, как помочь раненому или сделать свой материал, закончить его. Боишься ли ты крови, боишься ли ты ответственности? Пообщайся с теми, кто пережил этот ад, и тогда ответь себе честно на вопрос, сохраняется ли у тебя это желание. И сними розовые очки, посмотри на жизнь трезво, и тогда иди, будь объективен, будь честен, будь ответственен за те слова, которые ты произносишь. Вообще журналист должен ответственность за свои слова нести, не важно, политика это, спорт, или конкурс красоты какой-то, но здесь кратные умножители идут, потому что здесь реальные судьбы, реальная кровь. Жизнь, смерть, там грани между ними практически нет. 

Что можете пожелать уже действующим военным корреспондентам?

Своим коллегам — возвращения домой. Возвращения домой безусловного. На своих двоих, своим ходом, живыми, здоровыми. Материалы, я знаю, они всегда привезут, профессионалы, те, кто работает там, они впитывают уже происходящее, что называется, порами своей кожи. Может снять видео 5-7-10 минут исходника, из этого может уже сделать материал. У него уже в голове есть информация, у него уже в голове есть представление о происходящем, он его где-то подтверждает, уточняет, конкретизирует, но в голове у него общая картина есть. Поэтому задача — вернуться. Вернуться домой к семьям, к друзьям, к родным, близким, это самое главное. Ребята, всегда возвращайтесь домой, мы всегда друг друга ждем.

«Мы там для того, чтобы как можно меньше было потерь»

Военный корреспондент ВГТРК Сергей Зенин рассказал о рисках в своей работе

Автор:

Анастасия Черникова

Факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова продолжает серию интервью «Профессия – военный корреспондент». Сегодняшний гость – Сергей Зенин, военный корреспондент ВГТРК. 

Как вы пришли в журналистику?

Не скажу, что случайно, поскольку мама была в профессии с самого юного возраста. Вела сначала какие-то детские программы. Потом новости регионального телевидения, потом в Москве была редактором, шеф-редактором информационных программ главной редакции информации Центрального телевидения. Вот как-то и затянуло в эту профессию. Отец, человек военный, не помешал этому. Хотя была предпринята легкая попытка, но все равно околожурналистская, я изначально поступал в Военный институт иностранных языков. Но там все сложилось, кроме медкомиссии, где, наверное, нужно было кого-то срезать. И со всеми моими пятерками меня срезают из-за очень сильной аллергии, которая у меня тогда была. Это был год поступления, поэтому я... перепрыгиваю забор воинской части, где шли экзамены военного института, и бегу сюда на Моховую, где уже заканчивается творческий конкурс, и, в общем, как-то вот так вот набегу поступаю. Сам не помню как.

Почему Вы побежали именно на Моховую?

Ой, ну я ходил и в Школу юного журналиста. Я последние два, ну полтора последних класса школы, тогда была десятилетка, ходил смотреть, как работают в редакции информации в Останкино, и помогал по мере сил, и по мере того, что мне могли разрешить. Профессия была все время рядом. Мама приходила с работы, постоянно рассказывала какие-то интересные эпизоды из жизни. И все это так проникало, и, вроде как, и вариантов-то особо не было. Была попытка Военного института, но там тоже была кафедра журналистики. Военным летчиком я, к великому сожалению, не стал, как мой отец, и еще понимаю, что, может быть, имело смысл попробовать себя и в профессии врача, именно хирурга. Мне кажется, это очень нужное, важное. Понятно, что в каждой профессии есть свои проблемы, которых мы не знаем. Но, хотел бы, да, и сейчас эта профессия особенно важна в связи с тем, что происходит в зоне конфликта, на передовой. Эти люди считанные, и на этих людей все молятся, и их помощь невозможно переоценить. 

Мечтали ли Вы быть военным корреспондентом в студенческие годы?

Да нет. Наверное, Каверзнев (журналист Александр Каверзнев – прим. ред) в моем представлении всегда был и остается великим журналистом-международником, который как раз работал в Афганистане. Мне было интересно об этом читать, но я не думал, что я хочу именно в эту профессию войти как военный журналист. А потом как-то судьба так сложилась, и пошло-поехало. 

Почему так получилось, что в итоге Вы связали свою жизнь именно с военно-политической журналистикой?

Потому что, когда ты один раз сталкиваешься с людьми, которые говорят с тобой по-настоящему, честно и делятся самым, самым глубинным, самым сокровенным, что у них есть, ты уже без этого не можешь. Ты хочешь и остальным рассказать: вот, посмотрите какие... Какие удивительные люди вообще есть. Рядом с нами живут, а мы о них не говорим. А вот надо говорить, надо еще больше говорить.

А как Вы впервые попали в горячую точку?

Это была Чечня, 1995 год. Оказался я там просто потому, что пришел в этот день дежурить в редакцию «Вестей». Когда мне сообщили о том, что я еду в Грозный через три часа (лечу, точнее) из Чкаловского военным бортом, как-то так обрадовался. И вся эта радость она, в общем, так через край начала в ньюсруме плескать.

Какие случаи из жизни военного корреспондента навсегда останутся в вашей памяти?

Есть такое у военных, ну, и у военкоров тоже есть. Следят за этим правилом. Если собираются за столом и за столом не только чай, а это, возможно, далеко-далеко от передовой, потому что на передовой жестко сухой закон. И вот третий тост произносится за тех, кого с нами нет. И раньше он произносился... Ты мог за минуту... Прокрутить в голове и произнести про себя имена всех, кого ты потерял. Вот ты знаешь солдат, офицеров, каких-то мирных... Ты знаешь эпизоды конкретные. И вот ты помнишь этих людей, ты с ними общался, а завтра уже ты не можешь с ними общаться. А сейчас это просто невозможно. Мы там для того, чтобы как можно меньше было, в том числе вот этих жутких потерь.

С какими этическими дилеммами сталкивались во время освещения военных конфликтов?

Я не буду показывать тела погибших бойцов. Война – это очень грязная вещь. Но там есть огромное количество светлых пятен. Светлых людей. Честных, смелых, настоящих. Вот их надо показывать. Там есть мирные жители. Вот она (мирная жительница – прим. ред.) возьмёт какое-то лукошко с огурцами и бойцам его отнесёт. Не потому, что она их боится, а потому что ей хочется вот этих молодых мальчишек чем-то накормить из сада. Яблоки какие-то дать, ещё что-то. Она весь мир обнять готова, эта бабушка.

А какие трудности возникают при взаимодействии с военными и с мирными жителями в зоне боевого конфликта?

У вас в соседней квартире делают ремонт с использованием десяти каких-нибудь перфораторов и отбойных молотков в течение трёх месяцев. Круглосуточно. И вам некому пожаловаться. Вы никак не можете их остановить. Они просто узурпировали это право – делать ремонт круглосуточно в течение трёх месяцев. Так что вас трясёт. Ну, это первый этап. А второй этап – это когда это ещё угрожает вашей жизни. Каждую секунду. Постоянный обстрел. Постоянная эта сыпящаяся штукатурка. А нужно же спать человеку. Человеку нужно ещё выйти что-нибудь купить поесть, если он живёт не в частном доме, где можно что-то выкопать с прошлого года, допустим, или спуститься в подвал и взять, как они на юге говорят, закруток. А если этой возможности нет, то ты должен куда-то пойти, где-то эти продукты купить. И это тоже под обстрелом. И эта зачумлённость такая, понимаете... Мне надо воды пойти набрать, и я всё равно пойду и наберу. Да и пусть падает. И тут появляется журналист и говорит – ну, как вам тут, бабушка? 

И что ты у меня хочешь узнать? Ты б вот здесь побыл, говорит она. Но потом день, два, три проходит, ты уже можешь поговорить с этими людьми чуть-чуть поспокойнее, узнать судьбу каждого. А главное – узнать, чем им помочь. Чем им помочь?

Как вы справляетесь с ежедневным стрессом, связанным с работой в зоне военного конфликта, где журналисты рискуют и жизнью, и здоровьем?

Много общаемся после съемки. К друзьям едем после того, как материал сделал. Там, в Донецке... Да и здесь тоже. Здесь реже получается. А там, в Донецке иногда бывает, выбираемся рыбу половить. Там очень много классных прудов. У них это называется ставок. Очень много ставков, где рыба. По понятным причинам непопулярное сейчас это занятие. Ну, мы можем себе позволить даже там, где-то недалеко от передовой рыбку половить. Успокаивает. В баню ходим каждый понедельник. Но выбрали такое место, чтобы совсем не расслабляться. Оно находилось между нашими позициями и украинскими. Полуостров такой нашей мирной донецкой территории. И через эту баню постоянно снаряды летали. Но она сделана настолько от души – там все руками отполировано, удивительная атмосфера доброты и этого пара русского в этой бане. Скидываешь с себя какую-то ненужную лишнюю раздражительность и эмоцию, вот эту плохую эмоцию. Ну а все остальное копится, никуда ты это не денешь, никак от этого не освободишься. Может быть, надо что-то написать, какую-то книжку. Я не готов к этому, потому что я считаю, что это колоссальная ответственность. Когда-то, может, соберусь и может быть, вот там весь свой стресс как раз и оставлю. Вполне возможно. Потому что когда на бумагу это ложится, то уже, вроде как, свободен.

Как вам кажется, как изменилась профессия работы военного корреспондента за последние годы?

Мы сейчас военкоры образца Великой Отечественной. Вот абсолютно. Не сомневаюсь. Многим как-то стеснительно, не говорят об этом. Но я говорю откровенно, что, если придется взять в руки автомат, я его возьму. И меня никакие хартии не останавливают. Потому что это война за Родину. Вот мы работаем, наши бойцы. Мы как (давайте называть вещи своими именами) пропагандисты, да? Мы все за Родину. Да, воюем мы все. Кто-то с микрофоном, кто-то с автоматом. На других войнах табу есть в этом смысле. Я никогда до Донбасса и даже до СВО не брал в руки оружие. Боевики или военные, сирийские, чеченские, ливанские, иракские, любые военные люди – они могли быть рядом, но оружие я не брал в руки никогда, даже для фото. 

Здесь другая история, и в этом смысле совесть наша будет, мне кажется, чиста. Без сомнения. Как изменилась профессия, я вам сказал, а как изменилась работа? Работа стала намного жестче. Если в Чечне чеченский боевик или российский снайпер видел, что человек идет с камерой, это была гарантия того, что в твою сторону ничего никогда не прилетит. Ты мог идти в открытую по проспекту Победы, когда там были перестрелки, в рамках разумного, конечно. А если на Украине ты надеваешь бронежилет и на нем ты оставляешь наклейку «Пресса», ну, считай привет. То есть, ты мишень, если не номер раз, то мишень на уровне офицера. Прям сладкая мишень для врага. Вот как изменилось.

Какова роль военного журналиста в современном мире?

Да Бог его знает. Это, наверное, миру судить о том, какая у вас роль. Мы делаем просто свою работу по мере силы, по мере умения. Я не знаю, какая роль, но я надеюсь, что она высокая и большая. Надеюсь, что мы приносим пользу. И польза она в том, чтобы наши ребята на передовой уважали себя. И в том, чтобы люди здесь, в мирной жизни, понимали, что это самые лучшие представители нашего нынешнего поколения. Самые лучшие кладут там свои жизни. Готовы принести себя в жертву. Ради нас. Это суперважно, мне кажется.

Какими качествами должен обладать военный журналист?

Абсолютно теми самыми качествами, которыми обладает человек, работающий в Государственной Думе. Или работающий в сфере сельского хозяйства. Понятно, что куда тебя отправят, туда ты и едешь. Профессия в этом смысле немножко изменилась. Человек приезжает дежурить, и он отвечает за информационное обеспечение как журналист. Он отвечает за этот день по всем направлениям.

Профессия военкора — это мужская профессия или женщины тоже могут достигнуть высот на этом поприще?

Я считаю, что это, с одной стороны, дикий сексизм говорить, что там женщинам делать нечего. Это совершенно неправильно. Да, вспомните ту же Лену Масюк и современных военных журналисток – Ольгу Курлаеву, Ирину Куксенкову… Речь о том, что риск колоссальный, и будущее страны, оно за женщинами, а не за мужчинами, как ни крути. Нас надо меньше для продолжения рода. Поэтому, если уж хочется, если не представляешь себя без этой профессии, кто остановит? 

Какие советы вы можете дать начинающим журналистам, которые хотят стать военными корреспондентами?

Стараться учиться на чужих ошибках.  Цена своей ошибки может быть жизнью или тяжким увечьем. Вооружение все технологичнее, все тяжелее. Человек на войне для противника – это мишень. Никакой жалости. Никакой пощады. И поэтому удары, которые наносятся, они страшные. И, конечно же, нужно изучать опыт других по возможности, чтобы, не дай Бог, на каких-то элементарных вещах не споткнуться. Это очень важно. 

Если это телевизионный журналист, он работает не один – ты должен думать о своих коллегах. И как бы тебе не хотелось «выпендриться», простите, ты должен подумать сначала о том, чем это может закончиться для всех – для вас и, прежде всего, для них. Ты без них ноль. 

Нельзя искушать судьбу. Я сегодня каску не надену – она натирает. Ничего, помажь потом зеленкой. Нельзя ее снимать. Вот военные заставляют бронежилет надевать, а я схитрю, я оттуда плиту достану: вроде, выглядит так же, но зато мне легко, мне хорошо… Нельзя этого делать. Всё это обязательно нужно соблюдать. Защита обязательна. Медицина обязательна. Курсы медицины - 100%.

Что бы Вы пожелали действующим военным корреспондентам?

Я могу пожелать удачи. Такой огромной-огромной удачи. Чтобы всегда вас, ребят, каким-то куполом накрывало. Чтобы Господь вас берег. Мы все молодцы, мы все стараемся, все работаем. Удачи, удачи, удачи, удачи! Берегите себя. Чтобы дома вас ждали, и чтобы вы домой всегда возвращались целыми и невредимыми.

Полную версию интервью смотрите по ссылке

«Если слышишь громкий звук, то лучше попробовать упасть!»

Корреспондент РИА Новости Кирилл Рубцов рассказал об опыте работы военкором

Автор:

Анастасия Говорова

Факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова продолжает серию интервью «Профессия – военный корреспондент». Сегодняшний гость – наш выпускник Кирилл Рубцов, корреспондент РИА Новости. 

– Кирилл, мечтали ли вы стать корреспондентом информационного агентства в студенческие годы?

– В студенческие годы я приходил на журфак с ощущением того, что хочу работать в журналистике. А потом, где-то на 2-3 курсе, понял, что хочу развиваться в маркетинге. На журфаке были такие преподаватели, которые этой сферой заражают. Но после выпуска друг позвал меня работать в РИА Новости. Это практически случайно вышло.

Пару раз во время практики у меня были такие мысли, что той деятельности, которой я сейчас занимаюсь, хотел бы посвятить жизнь. Помню очень интересный эпизод из летней практики: это был 2015-ый год, буквально после первого курса мы с другом пошли освещать пожар. Абсолютно случайно. Прибежали самые первые. И я тогда поймал вот этот драйв профессии. Поймал ощущение того, что ты освещаешь то, что происходит прямо сейчас, прямо перед тобой. И тогда я понял, что мне это очень нравится. 

Я не могу сказать, что у меня была именно цель работать военным корреспондентом, работать просто в журналистике. Но интерес к профессии определенно был. И было желание посмотреть, как в ней всё устроено; узнать, что это вообще такое; как-то пощупать, посмотреть и изучить.

– На кого из корреспондентов вы равнялись, когда были студентом?

– Я могу выделить несколько человек. Это Александр Коц, один из самых известных военных корреспондентов России. Мне удалось познакомиться с ним лично во время работы. Это Евгений Поддубный – тоже один из знаменитых военных корреспондентов нашей страны. 

– Кирилл, а попадали ли вы когда-нибудь в горячую точку?

– Я ездил в ЛНР (Луганская народная республика – прим. ред.) в самом начале спецоперации в марте-апреле 2022 года. Ездил в Афганистан в 2021 году, когда оттуда уезжали американские военные. Этой весной был в Запорожье – освещал выборы Президента России. В Израиль ездил, когда там было обострение в прошлом году. Все мои командировки можно частично «отнести» к горячим точкам. Я освещал выборы в Беларуси в 2020 году, когда там были очень серьёзные массовые протесты. Работал во время протестов на Шри-Ланке, в Армении. Этой весной был в Грузии. 

– Чем отличаются условия работы в разных горячих точках?

– В октябре прошлого года, когда я был в Израиле, меня поразило то, что там на каждом шагу есть бомбоубежище. Как только начинается ракетный обстрел, звучат сирены, и у людей есть 2-3 минуты, чтобы убежать. Также у них есть специальное приложение, которое сообщает о ракетных атаках. Это повышает шансы людей выжить.

Нужно различать боевые действия и массовые протесты. В первом случае больше шансов, что твоя ошибка может стать последней. Во втором – коллеги иногда попадают под раздачу, но это редкие случаи. Цена ошибки меньше. Из опасностей – слезоточивый газ и светошумовые гранаты.

Если участником военного конфликта является твоя страна, то это совсем другие ощущения, по сравнению с тем, когда враждуют страны зарубежья. Я очень жалею, что сравнительно поздно пришел в профессию. Если бы выпустился в 2013-2014, то значительную часть времени провел бы на Донбассе и в Крыму, освещая события «Русской весны». Для меня это было бы интересно с гражданской позиции.

– Кирилл, какие случаи, связанные с вашей работой, навсегда останутся в вашей памяти?

– В 2022 году во время одной из командировок мы решили сделать сюжет: забрать бабушку из деревни, которая находилась недалеко от линии фронта. Мы приезжаем на двух машинах. Слышим, что работает артиллерия. Думаем, что наши, что ничего не происходит… Как только въехали в деревню, мы снова услышали взрывы. Один из водителей, который долго находился в зоне боевых действий, сказал, что это уже не вылет, а прилёт. Мы осознали, что по нам начали бить из артиллерии. Мы спрятались в церкви. Просидели там около 1,5 часов с местными жителями. У меня получилось снять кадры, которыми я очень горжусь.

Люди молятся под обстрелом, и в этот момент прилетает бомба – она бьёт буквально в 50-100 метрах от церкви.
В храме разбиваются стёкла. Я падаю. Выработал в себе рефлекс: если слышишь громкий звук, то лучше попробовать упасть. 

Мы выбегаем из церкви и видим: наших машин нет. Начинаем их искать. Как выяснилось, двое наших водителей остались на улице. Они не забегали в церковь, а спрятались в канаве, потому что там низина. Водители переставили машины, и мы очень быстро оттуда уехали.

– Что, на ваш взгляд, является самым сложным в работе журналиста?

– «Пропускать через себя», потому что это сложно в психологическом плане, и общаться с людьми. Я освещал ситуацию в Казани, когда в 2021 году студент устроил стрельбу в школе. Прилетел спустя пару часов после трагедии, и мне было тяжело осознавать, что люди, которые там находятся, испытывают колоссальное горе. Стоит много людей и при этом гнетущая тишина.

После этого я приехал в больницу, где лежали пострадавшие дети. Я до сих пор помню, как я пытался пообщаться там с людьми. Предполагаю, что это были отцы пострадавших детей. В самой больнице для них организовали жильё. Я помню, что у людей, которые выходили, буквально не было лица. Даже стыд внутри закрадывается, так как ты не можешь ощутить этой трагедии – ты приехал из Москвы и у тебя всё нормально... В этом контексте сложно общаться с людьми, которые находятся в состоянии дичайшего горя. Чтобы сделать репортаж, ты должен будешь вывернуть человека наизнанку.

– Кирилл, а с какими этическими дилеммами вы обычно сталкиваетесь в своей работе? 

– Вернёмся к ситуации с отцами. Они отказались со мной общаться. На примере коллег я понял, что никогда так делать не буду.

Помню, из больницы выходит женщина в дикой истерике. Она буквально кричит в телефон. Просит что-то сделать. Я не знаю, что у неё случилось, но явно у неё пострадал ребёнок и ей нужно как-то оказать помощь. Я понял, что не буду её снимать из принципа, потому что мне это кажется внутренне неправильным. А другие журналисты решили взять камеру и подснять это. Коллег быстро отогнали, потому что их хотели буквально линчевать те мужчины, которые находились на территории больницы. 

Ни один репортаж не стоит того, чтобы ты после него чувствовал себя, как в болоте и как будто ты – отвратительный человек. 

Для меня всегда была близка фраза из рассказа А.П. Чехова «Крыжовник». В ней говорится о том, что внутри каждого из нас должен быть маленький человечек с молоточком, который напоминает о бедных людях; о людях, которым тяжело и плохо.

Я помню, мы ездили как-то в ЛНР с музыкантом, Романом Разумом, который давал концерт для бойцов на позициях. Наснимал много хороших фотографий и интервью. После – долго общался с офицером пресс-службы: уточнял, не подставлю ли я кого-нибудь, если это опубликую. Нет ли такой вероятности, что противник, увидев мой сюжет, как-то сможет навредить тем людям.

– Какие трудности возникают при взаимодействии с военными и гражданскими лицами в зоне военного конфликта?

– Мы, как и врачи, должны действовать по принципу «не навреди». В начале СВО я ездил в Белгород. Прекрасно понимал, что ПВО, которое защищает город, защищает и меня. Ты с военными находишься в одной лодке. Не нужно пытаться ради хорошего репортажа усложнить им жизнь.

С гражданскими сложнее, так как они в некоторых моментах непредсказуемые. Они не всегда ведут себя адекватно. Всё зависит от ситуации, места, времени. Этой весной, как уже говорил, ездил в Грузию. Учитывая обстановку, я прекрасно понимал, что у меня малая вероятность пострадать от полицейских, зато большой риск «получить» в прямом смысле от протестующих.

– Кирилл, как вы справлялись с ежедневным стрессом, связанным с неспокойной работой, ведь журналист часто рискует жизнью и здоровьем?

– Я постоянно жизнью и здоровьем не рискую, поскольку значимую часть времени провожу в Москве. Хотя за 2024 год у меня было 10 командировок, значимая часть которых была связана с определённым риском. Всё индивидуально. Когда я только начинал работать, справлялся с помощью вредных привычек. Сейчас полностью отказался от этого. Я очень много сейчас читаю. Пытаюсь медитировать и делать зарядку. 

Самый большой стресс у меня был во время поездки в Запорожье, потому что я не совсем понимал, что там будет. Опасался, что в день выборов или незадолго до них противник может устроить какую-либо провокацию. Провокации были, но серьёзного ущерба от них не было. Во время поездки я очень много играл в компьютерные игры.

– Как изменилась работа корреспондента за последние годы?

– Самое большое изменение связано с технической частью. Сейчас для работы достаточно иметь лишь смартфон, а 15-20 лет назад для выездного репортажа требовалась большая команда: оператор, звукорежиссёр. Изменилась не работа журналиста, а аудитория и её восприятие. Клиповое мышление, мало времени для захвата внимания.

– Кирилл, в чём заключается роль журналистики в современном мире?

– Это такой глобальный вопрос. Нас учили, что журналистика – сторожевой пёс демократии. Возможно. Думаю, сегодня журналистика – это возможность для людей получать информацию о том, что происходит в стране и в мире. 

– Какими качествами должен обладать корреспондент?

– Корреспондент должен быть смелым. Это не только про то, что нужно находиться в опасных местах. Это про то, чтобы не бояться что-то показывать и говорить правду. Также необходимо сочувствие, умение сопереживать, эмпатия. Ты не можешь нормально работать, если не понимаешь, что у человека внутри; если тебе на него плевать. 

В поездке в Белгородскую область мне было довольно тревожно: боялся прилётов, ведь сёла были приграничными. Мой старший коллега, Виктор, прошёл боевые действия не только как корреспондент, но и как солдат. Он мне сказал такую фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Вот там у человека нет улицы, а ты думаешь о том, что тебе страшно». Иногда нужно переставать думать о себе и думать, как ты можешь помочь другим своей работой.

Корреспондент должен быть в хорошей физической форме. Особенно, если освещать боевые действия или яркие активные события. Если ты не можешь быстро пробежать 100-200-300 метров, когда летят светошумовые гранаты, то можешь пострадать из-за этого. 

– Кирилл, какие советы вы бы дали начинающим журналистам?

– Очень часто меня спрашивают, когда же я понял, что журналистика – это моё призвание. Я считаю, что не нужно понимать – нужно пробовать, чтобы осознать, насколько тебе это нравится. Если профессия кажется скучной, нужно из неё уходить.

Следите за коллегами: как мэтрами, так и обычными журналистами. Читайте. Журналист должен быть таким человеком, с которым можно поговорить на любую тему.

– Профессия военкора мужская? Или женщины тоже могут стать успешными в этом направлении?

– Я знаю огромное количество девушек, которые работают военными корреспондентами. Мою коллегу, Олесю, с которой мы работали в ЛНР, награждал Президент. Она – невероятный профессионал и очень смелый человек. На её примере я вижу, что девушки в этой сфере могут быть успешными. Я считаю, что идти нужно от самого человека. 

Если говорить о ситуации в целом, то больше военных корреспондентов –мужчин. Это опытные люди, которые сами прошли боевые действия. Плюс физической силы у мужчин, как правило, больше. Им легче переживать какие-то перегрузки и сложности.

– Кирилл, а что бы Вы хотели пожелать действующим военным корреспондентам?

– Пожарным обычно желают сухих рукавов, а о военных корреспондентах чего-то подобного не слышал. Хочу пожелать им здоровья, удачи и выдержки!

«Не где снимают про войну, а где война»

Военкор и политический обозреватель телеканала RT Arabic Саргон Хадая рассказал о специфике работы журналиста в горячих точках

Автор:

Анастасия Черникова

Факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова продолжает серию интервью «Профессия – военный корреспондент». Сегодня наш гость – Саргон Хадая, политический обозреватель телеканала RT Arabic, военный корреспондент. 

– Саргон, как вы пришли в журналистику?

- Это было давно. Я поступал в РУДН на кафедру политических наук. И в тот момент, как раз 2006 год, открывался телеканал RT на арабском языке. Сначала была английская версия, через полтора года открывалась арабская версия.

Я был студентом, поступил на самую низкую должность редактора титров и суфлера. У меня родной язык арабский, я его знаю в совершенстве. Титры и суфлеры, потом ньюсрум как самая основная, журналистская, телевизионная «кухня». В новостях уже стал работать корреспондентом. И как раз где-то в 2012-2013-м году начинаются конфликты на Ближнем Востоке, так называемая «арабская весна». Сирийский конфликт, Ливия и в конце события на Украине – Киев, Майдан, Донбасс. Вот всё оттуда пошло. Не выбирал, просто попал. Потому что международная журналистика была очень близко связана с моей профессией и тем, что я изначально изучал в вузе, а это конфликты, они никогда не заканчиваются, так что работы всегда хватает.

– Хотели ли стать военным корреспондентом в студенческие годы?

– Юношеский максимализм, может быть, да. Где-то хотелось посмотреть, как это все происходит, как это все на самом деле на Земле. Но сейчас, спустя столько лет вот в этой профессии, можно и задуматься. Потому что профессия опасная, профессия нелегкая. Тем более конфликты разные, регионы разные, культуры людей разные. Это все надо понимать, надо знать, когда ты приезжаешь куда-либо что-то освещать. Сирийский конфликт отдельно, ливийский конфликт — это совсем другое. Конфликт в Восточной Европе. Ну, соответственно, Украина сейчас, СВО, это вообще совершенно третье. И за последние два года все очень сильно изменилось. Профессия военного корреспондента стала еще более опасной. Современные технологии, спутниковый интернет типа Starlink, который ведет там разные коптеры, дроны, дроны-камикадзе, все это очень сильно изменило войну. И, наверное, показательно то, что когда-то мы, как военные журналисты, ходили в синих «брониках», в синих касках, нас защищала Женевская конвенция, а сейчас всего этого нет. Сейчас синяя броня, синяя каска — это просто цель в поле. Они не дадут живым выйти. К сожалению, мы дошли до такого, что уже к журналистам относятся как к комбатантам, хотя мы ими не являемся. Но мы являемся важной целью. И даже где-то иногда за нас цена дороже, чем за военных.

– На кого из военных корреспондентов равнялись, когда только начинали свой путь? 

– Нет таких людей, честно скажу. Всегда хотелось сделать качественную работу, тем более что мы от лица России вещаем на арабский мир, таких людей очень мало. Всегда хотелось показать нашему зрителю в арабском мире, а мы говорим на 400 миллионов человек, позицию России, ту правду, которую мы видим здесь своими глазами. И вот стараюсь, получается. Сейчас, опять же, мы единственные, кто показывает нашу позицию, нашу правду. Тогда как все остальное пространство арабского медиа, соцсети, новостные телеканалы (их более 400 на всякий случай) – они все близки к позициям Запада. Здесь много причин, потому что и выходцы, и люди там учились, жили, приехали, потому что на Западе более развита та журналистика, которую мы видим сейчас. Журналистика меняется. Приходят соцсети, где очень много вливается информации. Вот во всем этом... бульоне, каше, борще приходится нам вариться. И очень сложно найти зрителя, заслужить его доверие, чтобы люди смотрели. А мы это делаем. На нас ссылаются большие информационные агентства и информационные ресурсы на Ближнем Востоке. На нас ссылаются президенты стран. Я на сто процентов знаю, наши передачи, наши работы смотрят, потому что мы говорим от лица Российской Федерации. Сейчас у нас RT вещает на арабском языке, французском, английском, испанском, китайском, сербском. 

– Саргон, а когда вы впервые попали в горячую точку, как это было?

– Я не помню, это был Ближний Восток, или Сирия, или как раз начало событий на Майдане. Это 2013 год, сейчас сложно вспомнить. Настолько много всего было после этого... Командировки, командировки, конфликты, стрельбы. И там жарко, и там жарко. 

– Какие случаи из жизни военного корреспондента навсегда останутся в вашей памяти?

– Когда меня взорвали с ребятами в Сирии, было ранение. Так получилось, что мы остались под миномётным обстрелом. По нам работает снайпер. А мы четверо русских ребят, одни в поле посередине, вокруг горы. Точка назначения у нас – пик. Надо наверх идти. И мы поднимались снизу. Не понимали, куда нам идти... Мы первым делом достали все симки из телефонов. Коллективно пытались «прочитать» обстановку. Потом вышел один сирийский генерал, мы с ним до этого работали, сказал, что доведет нас. И мы приняли решение идти наверх. Шли где-то часа полтора, потому что, вроде бы, основная дорога проездная, но везде работают снайперы и минометы. Мы шли за домами, а там везде растяжки. Мы шли в синих «брониках» и касках, я даже снял свой. Потому что в ноябре в Сирии уже желтые деревья, а здесь ты идешь синий. Ну просто цель для снайперов. Мы сняли, спрятали в рюкзаках и поднимались по горам. Вот это запомнилось. 

– Что на ваш взгляд является самым важным в работе военного корреспондента?

– Голова. Надо всегда думать. Эмоции отстранять. Принимать решения правильно. Потому что мы работаем. Не только Саргон работает. Со мной работает Саша, Кирилл, Рома. Мы работаем командой. И ты несешь ответственность за этих людей. Я, по сути, имею полномочия сказать, что мы идем туда, но я всегда принимаю решение коллективно. Я спрашиваю пацанов, готовы идти? Если кто-то не готов, мы отменяем. Потому что у каждого семья, у каждого дети… Иногда поторопиться можно и не с хорошим результатом вернуться. Поэтому нам всегда надо думать, читать обстановку, понимать, где мы находимся, слушать военных. Не пытаться лезть: «Вот какой я весь из себя журналист, герой…». Вот у нас идёт группа спецназа, группа разведки, и иногда такое ощущение, что журналисты сами заходят, сами зачищают окопы. Ну, просто бред. 

Надо головой думать, понимать, что нужно показывать, что нельзя показывать. У нас очень большие ошибки были у многих ребят, которые просто случайно, по неопытности выдавали позиции. Понимаете, это очень опасно. Дерево, которое растет не так, уже можно найти это дерево... Тем более, когда мы заходим на новую территорию, мы понимаем то, что противник, он был здесь, он знает это все очень хорошо. Вот такие моменты, к сожалению, не изучают в университетах, в вузах, но это жизненный опыт...

Голова. Надо думать просто, прежде чем что-то делать. 

– С какими этическими дилеммами, конфликтами вы сталкивались во время освещения военных конфликтов?

– Во-первых, надо оставаться человеком. У нас сколько раз было: приезжали на съемки – просто все кидали, нужно же помочь бабуле, нужно помочь семье. Потом нам, конечно, прилетало «по шапке», потому что это не объяснишь в Москве, почему ты не сделал работу. Поехал туда, где везде стреляют, а ты работу не сделал. Мы помогали одной бабушке, которая подошла, плакала, помогите уехать. Помогали какой-то маме, чтобы везти еду ребенку. 

Знаете, война, вот эта чернота, не должна закрывать перед нами то, что мы люди. То, что мы пришли помогать. И мы пытаемся это делать. В каждой ситуации это по-разному, в каждом конфликте это по-разному. 

– А какие трудности возникают при взаимодействии с военными, с гражданскими лицами в зоне вооруженного конфликта?

– Трудности бывают, потому что, опять же, перед нами, как гражданскими, стоит задача снять репортаж. Задача военных – воевать. И когда приезжают журналисты, пытаются навязать военным свое видение ситуации, то иногда бывает очень плохо. Очень важно всегда слушаться военных, даже если он младше по возрасту. Они лучше владеют ситуацией на земле, если мы говорим о первой линии, о второй линии… – где война. 

Не где снимают про войну, а где война. Очень важно это понимать, слушаться военных, слушаться коллег. Мы заходим, например, группа – два-три человека. Есть специальный курс: мы знаем, как друг друга эвакуировать, как друг друга перевязывать, куда уходить, если что. Ты огляделся, посмотрел обстановку, куда, если что, можно прыгнуть, где спрятаться, где переждать, куда оттащить. Это все ты должен прочитать. И всегда слушаться военных, потому что иногда поведение журналистов, поведение гражданских, тех кто поехал, давайте назову вещи своими именами, «пропиариться» на фронте – вот это их поведение может повлечь за собой потери среди военных и среди этих людей, которые не понимают, что, где, как происходит. 

Если мы раньше говорили об артиллерии, кассетных бомбах, сейчас мы говорим о дронах, которые могут лететь, поверьте мне, уже не пять, не семь, не десять километров. Они могут залететь, висеть, смотреть, выжидать, а потом, когда нужно, мама не горюй, мало никому не покажется. Поэтому надо всегда слушаться военных.

– Каким образом справляетесь с ежедневным стрессом, который преследует в неспокойных регионах?

– Думать о хорошем, думать о семье, думать, о том, зачем мы это делаем. О том, что когда-то это закончится. Смотреть на тех людей, которым помогли, как у них жизнь идет. 

Почему у журналистов недолгие сроки заездов? Например, заехал месяц-полтора-два? Потому что, когда ты пересиживаешь, ты в какой-то момент теряешь вот эту грань: кто ты – журналист или ты военный? И где-то уже чувство страха уходит… Когда человек говорит: «Да, я боюсь», ­– это нормально. Чувство страха очень часто спасает. Ты понимаешь: всё, вот здесь хватит. А иногда есть адреналин: «Дальше, дальше!». Но последствия могут быть. Поэтому месяц-полтора ты отработал – возвращаешься домой, в естественную жизнь, которая происходит вне войны. Успокаиваешься. И дальше, когда возвращаешься, уже понимаешь, что обнулился и заново идешь. Когда шкала бесстрашия, храбрости переваливает определенную черту, надо возвращаться. Иначе последствия будут плохие.

– Какова роль в современном мире военного корреспондента?

- Показать правду. Рассказать, что происходит. Суть, она не изменилась: показать, что происходит на войне.

– Какими качествами должен обладать военный корреспондент?

– Надо двадцать раз подумать, прежде чем идти в это дело. С одной стороны, это может казаться красиво, круто: я весь из себя герой. Но это опасно для тебя, для семьи, для друзей, коллег. Главное – головой думать, быть умным, рассудительным, понимать, читать обстановку. Много медицинской подготовки нужно. Курсы военной журналистики. 

Вот пример: мы заходим, прилетает мина. Человек неподготовленный теряется, встает, начинает бегать. Ну, во-первых, он рискует. Во-вторых, нам нужно за ним бегать, его завалить, чтобы его прикрыть. И мы рискуем. А когда люди опытные: прилетела мина –сел, посмотрел (как, что, где спрятаться и так далее), оценил обстановку, пошел дальше. Это опыт уже.

– Саргон, как вам кажется, военный корреспондент — это чисто мужская профессия или женщины тоже могут достигнуть в ней успеха?

– Если люди учатся, если люди готовятся, почему нет? Только надо быть аккуратным. Я, конечно, не хочу показаться сексистом, но есть определенные моменты… Определенная психика нужна, и не каждая женщина это вытерпит, воспримет. Мы говорим о грани между жизнью и смертью. Мы не говорим просто о репортажном телевидении в «ящике» или в соцсетях. Мы говорим о грани. Ты идёшь по этой грани. Если, например, вы готовы видеть пацанов без рук, без ног, или тех, кто последнее дыхание делает… Если ваша психика с этим справится, вы сможете после этого с этим жить, то может быть, да. Но не у каждого мужчины достаточно мощный характер, чтобы это пережить.

– Какие советы вы дадите начинающим журналистам, которые хотят стать военными корреспондентами?

– Не ехать. Меня многие будут ругать за это, но не надо. Тем более начинающие. Надо сначала поработать просто в поле. Понять, как это все. Пройти курсы подготовки. Они есть у Министерства обороны, у Союза журналистов, медицинские курсы пройти.

Очень хорошая медицинская подготовка, очень хорошая подготовка «Бастионов» и не только («Бастион» - курсы для журналистов, работающих в зонах военных конфликтов – прим. ред.). И тогда только начинать. Не прямо вот так: в рубашке нараспашку, я – герой войны, первый прилет – человек лег. Начинайте сзади, потихонечку. Не надо торопиться. Конфликтов хватит на всех, войн хватит вообще на всех. 

– Что можете пожелать действующим военным-корреспондентам?

– Мужики и девушки, возвращайтесь все домой, чтобы все было у всех хорошо, чтобы радовались детям своим. К сожалению, не все уже вернулись, уже не одного в землю похоронили. Но, чтобы все вернулись. Чтоб жены, чтоб дети их знали. Домой, домой, пора домой.

Полную версию интервью смотрите по ссылке 

«Нас учили работать в любых условиях»

Тележурналист Борис Костенко поделился своим опытом освещения военных конфликтах

Автор:

Софья Валитова

Факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова продолжает серию интервью с военными корреспондентами. В этот раз нашим гостем стал тележурналист, обозреватель Борис Игоревич Костенко.

– Борис Игоревич, мечтали ли вы стать военным корреспондентом в студенческие годы? 

– Конечно, нет. Во-первых, страна жила с ощущением, что войны не будет, а если она будет, то будет ядерной. Хотя уже был Афганистан и другие прецеденты. Во-вторых, не было такой специальности, хотя мы изучали историю нашей отечественной журналистики, в том числе военной. Собственно, начиная со Льва Толстого и его «Севастопольских рассказов». Нас учили на этих текстах. Мы никогда не готовились быть военными корреспондентами. 

Но вот сейчас, когда прошли годы и эпохи сменились, я могу сказать, что нас ориентировали на служение Отечеству. Я же заканчивал международное отделение, там еще более обострена эта ситуация с точки зрения служения. Из нас готовили бойцов идеологического фронта. Фронт был, потом он ушел в тень, но я не могу сказать, что он исчез совсем. А сегодня он опять есть. Поэтому мы не готовились быть военными корреспондентами, но мы готовились работать в военных условиях.

– Почему вы решили связать свой карьерный путь с военной журналистикой?

– Во-первых, судьба так сложилась. Конфликты, которые начались тогда на территории бывшего Советского Союза, застали меня в программе "Время". И у нас не было такой специализации, вот один ездит по горячим точкам, а другой не ездит. Приказать главный редактор не мог, он мог только попросить. Мы прекрасно понимали, что никакого особого режима нет, помощи или ещё чего-то человек в этих условиях не получит. Уже были у нас прецеденты, когда люди гибли… Журналисты всегда находятся в зоне риска. Была криминальная составляющая или теракты, как в случае с Холодовым (Дмитрий Холодов - журналист, погиб в 1994 году - прим. ред.) из "Московского комсомольца". На войне журналисты погибали в зоне Нагорно-Карабахского конфликта. А во время Приднестровского конфликта у меня там произошло некоторое недопонимание с руководством Останкино. Меня отстранили от ведения новостей, и я предложил поехать в Приднестровье. А там была патовая ситуация, предвоенная, и никто не понимал, что происходит. И вот мы поехали, сделали ряд репортажей, а из остального материала в полуподпольном виде – документальный фильм «Кому нужна эта война». И вот эта война как-то определила всю мою карьеру. Даже несмотря на то, что я понимал, что моей карьере как журналиста программы «Время» конец, и надо было искать другую работу. В этот момент происходит беда, вводят войска в Кишинев. Вовлечена и российская армия, генерал Лебедь. Тогда были известные события, погибло много народу. И такая неприятная история была, когда обстреляли выпускной класс, очень много детей погибло. Это все почти на моих глазах. И я понял, что выбор сделан. Сколько лет прошло, уже считай, 32 года и больше. И ничего не меняется. Это понимание того, что ты больше, чем просто репортер с микрофоном, с камерой, который бегает и снимает что-то такое вызывающее, горящее, дымящееся, эти ужасы... А мы пытались подняться над смыслом. 

Мы попытались понять, что происходит, мы дали исторический фон. Ещё мы уверены, что, когда происходят такие события, репортёры едут, не все могут себе позволить по разным причинам, объективным и субъективным, выйти на уровень исторического фона и смысла происходящих событий. Вообще на линии фронта правды нет. Потому что перед тобой ужас войны, смерть, поведение конкретных людей, да, геройское, да экстремальное. Тяжелая, грязная, неприятная и одновременно героическая работа, но весь масштаб картины с линии фронта тяжело увидеть. 

Сейчас ситуация с военкорами меняется, им статус предлагается. Военкоры, когда приезжают сюда, иногда теряются: «Как же так? Там видим одно, а здесь происходит несколько иное». Вот некоторые не выдерживают такого, и в силу того, что там они живут другой жизнью и все по-другому, возвращаются обратно. Недавно погибшие наши коллеги, они как раз прошли и Сирию, и начало конфликта, и были награждены – все равно они поехали туда. Но началось все чуть раньше...

Как редактор я беседовал один из последних с нашими корреспондентами из международного отдела программы «Время» – с Виктором Ногиным и Геннадием Куринным. Когда я с ними разговаривал, то говорил: «Куда вы лезете? Зачем вы туда-сюда мотаетесь?». Они через линию фронта ездили во время сербско-хорватского конфликта. И так намекнул им, что здесь ваш героизм не то, что непонятен и оценить его никто не может, но он не будет так востребован, как вы думаете, с вашим романтическим угаром. Они погибли. И потом, когда с Приднестровьем эта ситуация улеглась, меня отправили в Белград. Мне сказали: «Ну ладно, ты был прав», но так тихо, неофициально. В общем, я поехал в Сербию. Тогда уже давно не было оттуда материалов. И мы там кое-что тоже сделали. Ну, понятно, отработали для редакции, а потом тоже сделали небольшой фильм «Остров Сербия». Это окончательно закрепило за мной шлейф, которым я горжусь, но некоторым он очень не нравится. Этот шлейф «упорства и поиска правды» также характерен для наших военкоров, потому что люди, которые там «на ленточке» работают, и понятно, что мы им верим, но они ещё и подкрепляют это фактами и своим упорством. И вот этот критерий важный, вам как молодому журналисту, я хотел бы о нем напомнить, что, если вы хотите сделать в хорошем смысле карьеру и имя, позаботитесь о репутации…

Во-первых, её надо блюсти, потому что проколоться в нашем мире можно очень быстро, и репутацию свою не восстановить, и надо стараться относиться к своей профессии как к служению. Неважно, ты работаешь по освещению вопросов образования, строительства, медицины, военной ситуации. Если вот этот критерий у тебя перед глазами, то все остальное приложится. Вообще, я считаю, что профессии такой, как военный журналист нет, это некая специализация. Это может быть амплуа, желание. Научить этому нельзя. Вот, собственно, я не принимал решения, это жизнь и судьба. Я благодарен ей, что так получилось. И вы меня спрашиваете, как военного корреспондента. Конечно, я таким себя не считаю, но пришлось… 

– На кого из военных журналистов вы, возможно, равнялись, когда были студентом? 

– Это наши выдающиеся писатели, которые работали в газетах во время Великой Отечественной войны ещё в советских условиях так называемой военной цензуры. Военная цензура – это правильно. Тем не менее, им удалось сохранить тот высокий литературный уровень, гражданский, не переходить грань. У нас, конечно, были выдающиеся люди. Известный журналист Илья Эренбург, его знаменитый текст «Убей немца». Он сыграл свою роль, но это все равно такой экстремальный вариант. А вот с болью и с чувством, с ответственностью, конечно, это Симонов, Сурков и некоторые ещё. Потом они стали великими писателями. Если говорить про Афганистан, то у нас в редакции работал Михаил Лещинский, он проработал там практически всю войну. Вот из международников Александр Каверзнев, который поехал в Афганистан, там непонятно, чем все это закончилось. То ли его отравили, то ли чем-то укололи. Он приехал со страшной болезнью, с лихорадкой и вместо того, чтобы лечиться, пошёл отдыхать… На третий день его привезли в госпиталь, но было уже поздно. Он погиб. Фильм он снял. И это очень трудное амплуа, работать одному, у тебя оператор, никакой защиты нет, прикрытия нет. Какие-то договоренности с этим страшными людьми, которые могут тебя разыграть «в тёмную». Вот сегодня, может быть, это редко встречается, но бывает. Но эти люди работали очень искренне. Я знал оператора Аркадия Громова, который работал вместе с Каверзневым.

У нас был друг, оператор, он погиб. Он был в своё время вместе Владимиром Геннадиевичем Соловьевым, который сегодня руководитель Союза журналистов России, в Белграде собкоррами. Я приехал туда уже, когда их туда послали. После Ногина и Куринного. Я приехал своё кино снимать и попросился с ними в Боснию. Мы поехали на машине, они сняли сюжет. Там как раз обстрел был. Всё, как в Донецке сейчас происходит… Обстрел из танков, попали в дом. Погибла семья, три трупа. Отец вышел за хлебом, вернулся домой, а его беременной жены и дочки нет. Он с ума сошел. Это попало у нас в материал. Я сделал свой небольшой эпизод уже для фильма. «Вот мы закончили, давай перекусим», – оператор говорит. Я потом скажу, как его фамилия. А потом поправился: «Вы, наверно, будете выпивать? А я буду на вас смотреть… Давайте мы перейдем границу, там попроще, и я с вами по бокальчику». Ну, хорошо, так и сделали, а сербам сказали, что мы пойдем в кафе напротив. Но быстро уехали. Ехали где-то час до границы. Переехали границу, сидим, все хорошо. Звонок: «Вы где? – Мы уже в Сербии. - А то мы вас потеряли, потому что в кафе, в которое вы сказали, что поедете, туда, попал снаряд...». Оператора звали Анатолий Клян. Он был убит в Донецке. Смерть – она рядом. Поэтому, знаете, никакой особой, я бы сказал, романтики военная журналистика не даёт. Да, это экстремально, да, это очень важно. Да, это долг, который ты исполняешь перед своей аудиторией, перед страной, потому что работаешь, скорее всего, в серьёзном издании, потому что какие-то мелкие или не очень значительные средства массовой информации не посылают туда корреспондентов. За корреспондентами гоняются, их выслеживают. Поэтому пребывание серьезной телевизионной группы прикрывается, это большая, серьезная работа. На всех этого прикрытия не хватит... В Бейруте ребята очень тяжело работали. Например, оператор Николай Федоров рассказывал, как в Йемене работал. Там переворот, их к стенке ставили. Сверху чем-то шмальнули, и он бросил камеру. Потом лет 10 или 15 он не мог отчитаться за эту камеру. Она висела на балансе, и никто её списывать не хотел. Он по воде в руках выносил какого-то французского мальчика, ребенка. Семья иностранцев уходила, к лодке не могли подойти. Он работал в Йемене корреспондентом, я не помню, кто там был завкорпунктом, но в данном случае он оказался один. Это военная журналистика. Он хотел туда попасть? Конечно, нет. Но мы готовы. В том-то и дело, что нас учили работать в любых условиях. Когда мы выбирали профессию, если ты назвался журналистом-международником, редактором международного отдела, сотрудником, это однозначно служение. Если ты отказался куда-то поехать, на тебе крестик всё равно поставят.

– Борис Игоревич, как и когда вы впервые попали в горячую точку? 

– В горячую точку попал я, как всегда, у нас говорят, случайно. Мы сидели на смене программы «Время». Заходит Эдуард Сагалаев и говорит: «Кто хочет сделать сенсационный репортаж?». И все так сидят спокойно. Я говорю: «Что вы имеете в виду? Это вообще интересно, сразу скажу». Ну, пошли. И я через пять часов из Чкаловского вылетел в Гянджу. Это был второй день после бакинских событий, так называемой «бакинской резни». Тогда были столкновения большие в Баку. Сейчас это закончилось в Нагорном Карабахе. Я попал в Первомайск, который по-азербайджански называется Гянджа. Там стоял наш авиаполк. И командовал всей этой группировкой генерал Громов. Мы снимали в армянских селах, азербайджанских, потом по нам стреляли из градобойной пушки, но не попали. И ситуация, конечно, неприятная, это «горячая точка». Могло полыхнуть, как угодно. Вот одно из неприятных ощущений: представьте себе, город крупный, площадь - это здание райкома партии с колоннами - и вся площадь загружена народом. Ну, не знаю, сколько там точно было, наверное, тысяч пять. Ни одного знамени, ни одного транспаранта, все в черном. Это был траур. Потом вдруг они начали жечь партийные билеты, я говорю оператору: «Снимай, срочно снимай». И мы успели снять, как они жгут в кадре партийный билет. Это первый раз было показано по Центральному телевидению. Конечно, к нам отношение было не очень хорошее, напряженное. Потом эти кадры стали хроникой. Больше, по-моему, никто такого не снимал. И мы не могли оттуда выехать. И потом, когда самолет военный пришел, нас погрузили, мы уехали в Москву. Я поехал поспал, потом приехал в редакцию, и с 8 утра и до 9 вечера мы делали этот материал. Он вышел в эфир. Эта программа называлась «Воскресенье». Ведущий был Александр Крутов. Мы показали материал, это была большая работа и серьёзное признание.

Я считаю, что мастерство журналиста – это когда надо сделать всё быстро. Одно дело в Москве, а другое откуда и связи-то нет. Во-первых, переслать его в Москву по космической связи было нереально. Только перевезти самолётом. Сейчас интернет может быть где-то есть, но где-то его и нет. И надо ещё работать оперативно. Поэтому надо быстро соображать, что ты делаешь. Надо думать о безопасности, нужно думать о коммуникациях, надо думать о своих коллегах, которые тоже, простите, все под Богом ходят. 

– Что, на Ваш взгляд, является самым сложным при освещении военных конфликтов?

– Во-первых, чувство меры. Надо понимать, куда можно заходить, куда не надо, и то, что твой героизм и романтизм ситуацию не изменит, и ты никому ничего не докажешь. Если ты работаешь не один, ты корреспондент, то за тебя отвечает редакция, а если ты на фрилансе, за тебя вообще никто не отвечает. Делай что хочешь, это твое личное дело, рискуй жизнью, пытайся. Когда-то ребята хорошо зарабатывали, «стрингеры» их называли, они работали непосредственно на линии фронта. У них иностранные компании материал покупали, оплачено было тоже это кровушкой серьезно, но люди зарабатывали. Потом, когда они уже привыкли этим делом заниматься, то уже не могли от этого отказаться. Это такая болезнь. Самое трудное – чувство меры. Понятно, что ты не можешь рассказать обо всем, ты должен успеть передать в редакцию то, что ты сделал, иначе это все или пропадает по времени, или что-то ещё с этим произойдет. От тебя ждут репортаж, а он имеет ограниченный срок годности, объём, качество и насыщенность материала. Поэтому, когда мы ездили в эти «горячие точки», то потом старались сделать фильм, потому что тему раскрыть невозможно одними только репортажами. Это конкретные события, конкретный эпизод, это накопленные эмоции, исторический фон, факты какие-то, которые выстраиваются в большую картину. И вот надо правильно составить этот алгоритм. Это значит, что нужно понимать, где предел безопасности, а где предел этический. Например, кишки, намотанные на гусеницы танка, не надо показывать. Хотя сейчас это заблюривается, но вообще это не нужно. Это неписаный кодекс, и трупы солдат тоже не принято показывать. Материал должен быть полный, разноплановый, монтажный. То есть ты должен снять маленький фильм со своей завязкой, кульминацией, развязкой, эпилогом, прологом, выводами. Если это получается, тогда да, это большая удача, чтобы у людей вызывать не только эмоции, что ты на войне находишься, а чтобы ещё было человеческое ощущение. А вот самое неприятное, когда я как руководитель посылал людей на войну. Я не могу сказать, Вася, ты поезжай, мы твою семью не бросим. Сейчас это вроде как обычно, а тогда это было непонятно. У нас был случай в ТВЦентре, я руководил тогда информационным вещанием. У нас погиб водитель в Пятигорске, когда они снимали на Северном Кавказе. Кончилось тем, что нашли какие-то возможности через Московское правительство, пенсию организовали. Это был частный случай, очень редкий, но все равно неприятный. А если бы инвалидность? Вот сейчас один случай был, оператор погиб, а корреспондент потерял руку. 

Первый материал по гибели Ногина и Куринного сделан из Югославии, это Союз журналистов организовал поездку. Он так и назывался «За что?». Вот за что они погибли? Что это дало? Мы должны понимать ту цену, которую мы платим на линии соприкосновений не только жизнями солдат, офицеров, мирных жителей, но и журналистов и что в какой-то момент нас спросят: а они за что свою жизнь отдали? 

Когда мы говорим о военных корреспондентах, то одно дело, если ты представляешь «Вести», НТВ, Первый канал, ТАСС, РИА Новости, а когда на фронт рвутся ребята, за которыми стоят региональные компании, какие-то частные издания, это странно. Я считаю, что их пускать туда не надо – не потому, что они плохие, а просто сложно управлять этим роем журналистов и репортеров, которые не понимают, где находятся. Это опасно для их жизни и здоровья. И толку от них никакого. Война – серьёзное и грязное дело. Надо иметь большое мужество, чтобы работать в этих условиях, соответствующую психику, чтобы выдержать все это. Некоторые не выдержали. Отвечает за всё редактор, который человека туда послал, который его ведёт, курирует, направляет, организует, обеспечивает. Если ты не можешь этого обеспечить, то не надо посылать туда людей. 

– Как вы справлялись с стрессом, связанным с работой в неспокойных регионах?

– Да никак я не справлялся. Стресс присутствовал постоянно. Не потому, что тебе страшно ­– есть коллеги, за которых ты отвечаешь. Мы вдвоем ездили, иногда втроем. Иногда на тебя все валится, а у тебя лимит пленки, аккумуляторов, солнце уходит… Главный стресс в том, чтобы всё успеть. В напряженной «горячей точке» надо сделать материал и с фронта, и в тылу. Это значит снять госпиталь, коммуникации, людей, детей – как там народ-то живёт во время войны или во время этих тяжёлых событий, как в Сербии под санкциями, когда электричества не было. Вот этот стресс плавно перерастает в желание правильно всё сделать, грамотно смонтировать, уложить в редакционный формат. И только после того, как всё вышло в эфир, вот тогда потихонечку стресс заканчивается. 

– Как вы считаете, какова роль военного журналиста в современном мире?

– Если ты репортер телевизионный, то, когда ты выходишь в кадр и говоришь что-то публике, ты должен понимать, какую ответственность несешь: только ты можешь показать это, и важно, как ты это сделаешь. Главное, чтобы тебе поверили. И вот это постоянно давит на журналиста, отсюда и переживания, и нервы, и стрессы. Важно исполнить свой долг до конца. Это и самое трудное. А всё остальное – техника и ремесло. Об этом можно позаботиться. Или твои старшие товарищи тебе не дадут забыть об этом. Обязательно напомнят, заставят, обучат. А с опытом ты сам будешь учить. Человек, который попадает в эту ситуацию, никогда не может к ней подготовиться. Она всегда разная. И только опыт его товарищей может решить успех дела. А дело у нас коллективное. 

– А каким бы вы советы дали только начинающим журналистам, которые хотят стать военными корреспондентами?

– Я бы посоветовал изучать великую классику, которая описывала ситуацию на войне – и отечественную, и зарубежную. И опираясь на это, можно что-то понять, когда попадаешь в это месиво. Сегодня технологии открывают новые возможности, но тема «человек на войне» как была, так и осталась. Это состояние пограничное: тебя завтра может не быть, а может не быть через несколько секунд. Люди, которые прошли это, они другие, не то, что они сумасшедшие или больные, они «другие», потому что они переосмыслили жизнь, у них другая уже шкала ценностей.

– Что бы вы хотели пожелать действующим военным корреспондентам?

– Домой вернуться живыми и здоровыми. Важно исполнить свой долг перед Родиной, перед редакцией, но в то же время надо понимать, что ты нужен стране живой. Ты нужен, потому что нужен твой материал и твое участие сегодня и завтра. И ты обязан себя там беречь и не лезть на рожон. Это иногда не имеет большого смысла. Сегодня вот ту самую картинку, которую снимали наши фронтовые корреспонденты во время Великой Отечественной войны, мы можем получить от наших бойцов, у которых на каске камеры установлены. Я понимаю, что это не операторские съемки, но вот эта живая ситуация, относительно боевая, эти картинки дорого стоят. Никаким репортажем перебить невозможно. Как бы вы ни старались, что бы вы ни делали, вы никогда не создадите объективную картинку происходящего на линии фронта. Значит надо искать образы в деталях. Много чего на войне бывает, а так сразу не подскажешь. Я все это наблюдал, все это крайне неприятно, но надо как хирургам работать в тяжелых условиях. Конечно, вернуться надо живыми, это самое главное. 

«Ни один репортаж не стоит жизни»

Председатель Союза журналистов России Владимир Соловьев рассказал об опыте работы военкором

Автор:

Анастасия Говорова

«С лейкой и блокнотом сквозь огонь и стужу» прошли журналисты во время Великой Отечественной войны. Сегодня военные корреспонденты продолжают рисковать жизнью, чтобы рассказывать людям правду. Факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова запускает цикл интервью с военными корреспондентами. Наш первый гость – Владимир Геннадиевич Соловьёв, в настоящем – председатель Союза журналистов России, в прошлом – военный корреспондент. 

– Мечтали ли Вы в студенческие годы стать военным корреспондентом?

– На самом деле не мечтал. Просто к 1990-ому году, когда наш курс выпустился из университета, во всём мире начались такие процессы, которые иногда сопровождались развалом разных стран. И всё это было через войны, через кровь. И многие из нас, может быть, и не желая того, стали военными корреспондентами. Тогда мы, действительно, не думали об этом. Мы, конечно, изучали опыт наших коллег, которые работали в Великую Отечественную войну; тех, кто были корреспондентами в Афганистане и в разных других горячих точках. Может быть, в начале тот опыт, который мы видели на экране, у того же, например, Лещинского (Михаил Лещинский – телеобозреватель, корреспондент Гостелерадио СССР – прим. ред.) из Афганистана, и у других наших коллег, каким-то образом восприняли и на этом учились. Очень непросто всегда решиться поехать на войну. Туда, где действительно можно погибнуть. Это психологически тяжело – переступить черту, потому что как-то всё это очень быстро происходит. Вот ты находишься в мирной жизни. Магазины, рестораны, спокойно люди гуляют. И вдруг ты буквально через несколько часов оказываешься там, где смерть, кровь; где падают бомбы, снаряды; где люди гибнут, горят дома. Конечно, к этому трудно было подготовиться. 

– Почему Вы решили связать свой карьерный путь именно с военной журналистикой?

– Я собирался быть фотокорреспондентом. Но когда закончил рабфак, который давал возможность поступить парням после армии, а девушкам после работы в редакциях, оказалось, что тех ребят вдруг призвали в армию. А тогда на международное отделение брали только 30 парней, девушек не брали. Кстати, служили они тогда чаще всего в том самом конном полку под Москвой, где снимались художественные фильмы. Они в одеждах красноармейцев скакали на лошадях или в танках изображали наших или фашистов. Интересная была служба. Международное отделение оказалось пустым. Предложили попробовать пройти собеседование. В основном оно было связано с тем, забыли ли люди за время службы в армии (а тогда два года служили) иностранные языки. Так получилось, что в школе я учил французский, а он был достаточно редким языком, потому что все учили английский. Может быть, из-за этого меня всё-таки взяли на международное отделение и в группу теле-радио. Вот сейчас у вас на третьем курсе распределение по специализациям начинается, а у нас тогда сразу было понятно, на кого учишься. У меня в дипломе написано «Журналист-международник телевидения и радиовещания со знанием иностранных языков». Можно было выбрать для изучения второй язык. Обычно это был язык социалистических стран. Моя мама закончила филологический факультет. Она знала и болгарский, и сербохорватский. Я понимал, что сербохорватский – он самый простой: как слышится, так и пишется; как пишется, так и читается. И вообще страна Югославия – она тогда была почти капиталистической – очень красивая. Я, конечно, первым записался на сербохорватский язык. Собирался быть журналистом-международником. Изучал Балканы, потому что надо какой-то регион знать очень хорошо. Ездил туда как турист, потом – на практику. Мы писали диплом полгода. Я писал диплом на факультете политических наук Белградского университета. И именно там я познакомился с Виктором Ногиным, корреспондентом центрального телевидения СССР, и его оператором Геннадием Куренным. Так получилось, что я родом из города Ногинска, а Виктор Ногин – это внук того человека, именем которого назван мой родной город. И потом он даже приезжал в город со всей семьёй, мы были в музее. Недавно я выступал в музее. Вспоминали, как всё это происходило. Вообще жизнь какие-то удивительные совпадения нам приносит. Когда Виктор Ногин и Геннадий Куренной пропали без вести (по сути, погибли), я к этому времени закончил факультет, работал в редакции информации центрального телевидения и оказался единственным, кто знает этот язык и этот регион, кто лично знаком с Ногиным, Куренным и их семьями. И вот тогда нас с оператором Анатолием Кляном отправили корреспондентами в Югославию, где уже начинались войны. Сначала – между сербами и хорватами, потом – в Боснии, в Косово. Туда приезжали разные миротворцы. Это была самая горячая точка в мире. И получилось так, что мы на собственном опыте и наших погибших коллег начали понимать, как себя вести во время боевых действий; каким образом сохранить жизнь и успеть доехать до телецентра, чтобы передать материал в Москву. Сейчас наши коллеги снимают на мобильный телефон, на нём же монтируют и на нём же отправляют в редакцию материал. Уже не надо таскать оператору на плече большой бетакам (телевизионная профессиональная видеокамера – прим. ред.), из-за которого у большинства операторов было искривление позвоночника, потому что 15 килограммов всё время на правом плече. А вот сейчас маленькая камера или мобильный телефон – этого хватает. Мы проработали там больше семи лет. Я в целом на Балканах прожил и проработал около 10 лет, а мой оператор и мой друг, Анатолий Клян, девять лет назад погиб от шальной пули под Донецком, награждён орденом мужества и похоронен вместе со всеми нашими журналистами. Опыт приходит со временем. Начинаешь понимать, как общаться, чтобы добраться туда, где идут боевые действия. Это тоже очень непросто, потому что на блокпостах периодически останавливали. Есть какие-то чек-поинты, где пропускают или не пропускают. Надо понимать, как получить аккредитацию; как пройти эти посты; как найти людей, которые могут что-то рассказать, а большинство людей на фронте отказывается, потому что им не до этого; как себя вести в реальной обстановке боевых действий. Я вот всегда говорю, что ни один репортаж не стоит жизни. Очень важно останавливаться в определённый момент, потому что главная для репортёра задача – это сделать материал, остаться в живых и отправить материал в редакцию. В случае работы телевизионной группы важно вовремя оттащить оператора, потому что через видоискатель оператор видит все как в кино. И иногда, углубившись в этот процесс, он не очень понимает, что рядом пули свистят. Иногда приходится оператора за штаны оттаскивать и говорить, что уже хватит и уже надо отходить. Много всяких нюансов, которым мы учились сами. Когда я вернулся через много лет в редакцию, наверное, правильно, что, имея такой опыт, я оказался в числе военных корреспондентов, которых отправляли на первую и вторую чеченские войны, потом – на разные другие конфликты уже на Ближнем Востоке. Конечно, я считаю, что надо отправлять в подобные командировки людей, знающих, как себя вести в экстремальных ситуациях; у которых есть опыт такого общения, поведения. Не случайно, кстати, Союз журналистов уже несколько лет подряд проводит курсы по подготовке журналистов для работы в экстремальных ситуациях – и не только на войне.

– Какие случаи из жизни военного корреспондента навсегда останутся в памяти?

– Случаев разных было много. Однажды в Чечне поменялся пароль (для прохода через военный блокпост – прим. ред.). И когда мы с оператором возвращались на нашу базу в Ханкалу ночью, нас свои чуть не расстреляли, потому что мы пароль называли другой. Во время югославских событий, в Сараево, например, когда половина города была завешана такими огромными тряпками, чтобы человек мог проскочить и снайпер в него не попал, однажды в каком-то месте эти тряпки снесло ветром. И потом мне рассказывали, что снайпер в нас целился, но решил пообедать – успели пробежать. Каждый раз – на грани. Вряд ли стоит шутить по поводу этих ситуаций, но, как ни странно, иногда получались юморные сюжеты с войны. Я расскажу один случай. Мы ехали в районе восточной Славонии. Это огромное такое ровное пространство, где происходила война между сербами и хорватами. Я до сих пор помню название деревни Кукуевцы. Мы въехали туда и вдруг я вижу: в огороде копается какой-то дед и у него стоит многоствольная зенитная установка. Я говорю оператору: «Сворачивай туда к деду, сейчас пойдём разбираться». Подходим. Сразу включаем камеру. Я говорю: «Дедушка, а откуда у вас эта штуковина-то?» Он отвечает: «Да тут их валялось вон сколько хочешь. Я себе поставил». Я спрашиваю: «А патроны есть?» «Есть патроны», - отвечает дед и показывает ящик. Я говорю: «А зачем она вам?» И тут он сказал гениальную фразу... «Я теперь спокоен за окружающие 10 километров». И это прошло в программе «Время». Даже такие случаи удавалось снимать в стиле юморного репортажа.

– А что самое сложное в профессии военного корреспондента?

– Самое сложное – решиться вообще туда поехать. На войне страшно всем. Если вам кто-то говорит, что ничего там не боится, то он всё-таки врёт. Понятно, что страшно. Особенно когда видишь, что гибнут люди; когда раненые; когда кровь. Кстати, я часто выступаю на факультетах журналистики по всей стране. Ко мне подходят парни и девушки и спрашивают, как стать военным корреспондентом. Сейчас, конечно, эта профессия окутана романтикой. Когда они видят Сашу Сладкого или Женю Поддубного, который стоит в бронежилете на фоне горящего танка и говорит, что там наступают наши, а эти отступают, студенты думают, какое крутое селфи можно сделать, но не очень понимают, что в этот момент наши коллеги могут реально погибнуть. Буквально недавно Александр Коц и Евгений Поддубный со съёмочной группой на баге, это скоростная машина, ехали в районе города Волчанск и подорвались на мине. Оператор был ранен в ногу. Жизненной опасности нет, он сейчас в госпитале, всё хорошо. Но такие случаи бывают, и мы хороним наших коллег и, к сожалению, встречаемся все вместе только на похоронах. Так что ничего особо романтического в этом нет. Это очень тяжелая, но очень важная работа! 

– С какими этическими дилеммами Вы сталкиваетесь во время военных конфликтов?

– Правила очень простые. Надо понимать, что телевизор смотрят дети, люди с больным сердцем и проблемами в психике. Конечно, нельзя показывать разорванные на части трупы; какие-то ужасные сцены, когда человек в доме горит, например, или в танке. Нужно чувствовать аудиторию и понимать для себя чётко, что нельзя показывать.

– Какие трудности возникают во время военных конфликтов при взаимодействии журналиста с гражданскими и военными?

– При общении с военными очень важно хорошо подготовиться, потому что военный человек всегда в напряжённом состоянии. Особенно когда близко к фронту. Он понимает, что даже те, кто называют себя журналистами, могут оказаться шпионами противоположной стороны. Поэтому нужно заранее очень подробно изучать бэкграунд и все происходящие события; понимать, где что происходит и как кого зовут из руководства военных подразделений; иметь по возможности аккредитацию от пресс-службы армии; стараться, чтобы были сопровождающие, которые подтвердят, что вы – журналисты. Бывают такие случаи, когда и без сопровождения журналисты попадают на фронт. Сейчас в ситуации, которая происходит на Украине, самостоятельно вряд ли кто-то может проникнуть. Это было в начале ещё, сейчас уже такого нет. Всё очень строго. Журналисты только в сопровождении, потому что, к сожалению, неопытные молодые наши коллеги, не зная главной заповеди «Не навреди!», вели себя таким образом, что подставляли наших военных. Вы, наверное, видели на экране, когда «заблюрена» (замазана) какая-то часть картинки, чтобы не видна была местность. Потому что по местности можно понять, где это всё находится. Человек становился, делал стендап на фоне какой-то понятной местности, выкладывал у себя в блоге, и туда прилетали снаряды и гибли наши солдаты. Это, конечно, очень тяжёлая была история. Сейчас уже неопытных людей не отправляют.

– Владимир Геннадиевич, как Вы справлялись с ежедневным стрессом, который возникал во время работы в неспокойных регионах?

–  Каждый по-своему проходит эти этапы. В любом случае это стресс, особенно в самом начале. Это и снится потом. Переживаешь. Есть аутотренинг какой-то. На корпунктах с нами были жёны и дети. У меня даже собака в Белграде выросла. Тигровый боксёр. Они как-то помогали снимать стресс.

– А как изменилась работа военного корреспондента за последние годы?

– Она очень сильно изменилась в том, что касается техники. Основные постулаты, которые касаются журналистики и этики, не изменились. Мы должны как можно быстрее собрать материал, проверить его и передать в редакцию. Это останется навсегда. А вот техника изменилась кардинально. Представьте себе, мы начинали работать в то время, когда не было интернета и мобильных телефонов. Были только пейджеры. И то они работали не везде. И когда мы с Анатолием Кляном диктовали заявление руководству редакции о том, что нужно поехать в командировку на пять дней в Боснию и Герцеговину для съёмок репортажей о том, что происходит, например, вокруг Сараево, и нам приходило подтверждение от руководства, никто не знал, где мы находимся. Мы работали на таких территориях, где не только связи, но и электричества не было. Были такие случаи, когда приехали в какую-то гостиницу, и нам там говорят, что все номера свободны, мы можем жить бесплатно в любом номере, но света и воды нет. В каждом номере была печка. Нам предлагали собирать хворост и разжигать её. Мы как-то набрали дров, а рядом была военная часть. Часовой охранял её, однако заснул на вышке. Мы грелись этими дровами. Даже позвонить не было возможности. Как я уже говорил, работали мы на бетакаме, на больших камерах, с тяжёлыми штативами. Нужно было, вернувшись в Белград, смонтировать материал; договориться с Москвой о том, когда будет спутник; приехать на местное телевидение; наладить связь с Москвой через спутник и отправить материал туда. Теперь наши доблестные военкоры иногда работают в одиночку без камеры. Просто с мобильным телефоном. Сейчас камеры смартфонов настолько качественные, что они в самом лучшем стандарте на большом экране практически равны качеству современных видеокамер. Часто коллеги работают без оператора: сами себя снимают селфикамерой, на этом же телефоне монтируют сюжет и с этого же телефона, когда появляется интернет, отправляют материал в редакцию. Это, конечно, упрощает работу. Когда мы работали, не было возможности прямых включений. Теперь они есть практически отовсюду. Даже близко к зоне боевых действий. Недавно Евгений Поддубный включался из Волчанска и прямо сзади него что-то грохотало. За сеткой сидел. Действительно, техника шагнула далеко вперёд. И это упрощает работу!

– Скажите, а какова роль военного корреспондента в современном мире?

– В принципе роль журналистики в современном мире достаточно велика. Если представить, что вдруг исчезнут все журналисты и останутся только блогеры, начнётся полная неразбериха, потому что всё-таки люди опираются и ориентируются на те новости, которые читают и видят на экране. Все в мире, за исключением диких племён, у которых нет газет и телевизоров, привыкли быть постоянно подключёнными к потоку новостей. Значение нашей с вами профессии особенно велико в нынешней ситуации, когда против нашей страны ведётся небывалая в истории информационная война. Война без всяких правил, с применением самых грязных технологий. Роль журналиста в этой ситуации очень велика. Особенно роль военного корреспондента, который с первой линии рассказывает правду о том, что происходит.

– Владимир Геннадиевич, какими качествами должен обладать военный корреспондент?

– Нужно быть готовым практически ко всему. Военный корреспондент должен иметь крепкие нервы; должен знать основы военной медицины, чтобы спасти себя и товарища. Нужно очень хорошо понимать логистику и готовиться к командировке. Нужно быть таким педантом, я бы сказал, который знает каждый шаг, который он должен совершить. Он должен всё для себя просчитать и понимать, как заходить на ситуацию и как из неё выходить. Человек должен быть расчётливым, спокойным, уверенным в себе. А дальше всё зависит от везения. Оказаться в нужное время в нужном месте, потом ещё успеть из этого места уехать и всё сделать правильно. Тогда всё получится.

– Профессия военкора только мужская?

– Недавно наш президент, Владимир Путин, в одном из интервью сказал, что видел, как девушки работают на войне, как ему за них стало страшно. И он попросил руководителей телеканалов девушек на войну не пускать. И у меня тогда брали интервью несколько каналов и радиостанций. Я сказал, что тоже очень переживаю, когда вижу, как девушки работают на фронте. Женский организм не особо приспособлен к нахождению в окопах долгое время. Но я понимаю, что удержать наших девушек невозможно. Если им интересно, они будут там работать. Когда была чеченская война, мы из редакции программы «Время» всех парней по очереди отправляли на две недели дежурить туда. С парнями было всё понятно. Никто не отказывался. Отказываться было бы позорно. Многие девушки сами напрашивались, дежурили и работали там. Наша профессия становится женской. Я не знаю, хорошо это или плохо. Когда мы учились, у нас было 50/50 парней и девушек. А сейчас количество девушек значительно превышает число парней.

– Владимир Геннадиевич, а какие советы Вы бы дали начинающим журналистам, которые хотят стать военными корреспондентами?

– Читать книги военкоров Великой Отечественной войны, того же Симонова. Читать книги тех, кто в советское время работал на войне, того же Игоря Фесуненко, Фарида Сейфуль-Мулюкова, Мэлора Стуруа. Также стоит смотреть документальные фильмы и репортажи военкоров. Нужно проецировать то, как они себя ведут. Этот опыт наверняка когда-нибудь пригодится. Вот это очень важно. Конечно, нужно изучать основы военной медицины, тактической медицины и понимать, как спасти себя и коллегу, как выжить в самых чрезвычайных обстоятельствах.

– А что бы вы пожелали действующим военным корреспондентам?

– Удачи, завершения войны и возвращения домой.